Остров - Пётр Валерьевич Кожевников

одни отчисленные — обо мне и еще о ком-то, видимо о нем — поворачиваюсь к блондину с красным лицом (должник библиотеки): что же с ним приключилось? Фамилия? Мнется, словно ему срок помочиться; привык прятаться от людей, напиваться и иногда, в особые дни, отличаться назойливостью. Вместе экзаменовались. На сочинении шептал все слышнее и разборчивее: «Луч света!» Я мотал головой и улыбался — забыл шпаргалки.

Блондин покашивается на холст, явно приглашая посмотреть: я заметил живопись при входе, как и все здесь; я лишь притворяюсь рассеянным. Да, это тот самый Озим. «Мой Узбекистан». Так что же, мы станем завидовать ему?

— Только осенью, — откладывает просьбу об академической справке девочка. Зачем мне такой документ? И, устало и величественно: — Этот товарищ мне два месяца надоедал.

Она печатает. Он мнется. Я выхожу.

В коридоре знакомство с дипломными. Не торопясь (роль!) изучаю работы, бормоча: «Дрянь, дрянь». Один холст мне вроде бы надо признать недурным, но я оцениваю лишь порыв, родивший его. И только.

У выхода (входа) — списки разнообразных должников, абитуриентов, студентов, отправляемых в совхоз, пионерлагерь и пр. Когда-то в них.

Я — на площадке. В руке зачетка. Что это, слезы?

В фокусе сумка, опершаяся о ножку стула: «Я тоже не каменная!» — так, явно, восклицает, доказывая, имея, конечно, свои цели. Я понимаю ее сейчас, верю, открыв, — да ведь знал! — что и она спешит и нервничает, юлит, пресмыкается.

Не видно фигуры, и, равняясь с окном, опережаю головой туловище, направляю лицо к бойнице, хотя, еще не отворив дверь, знал, что инспектор здесь — застыла с того времени, как я покинул приемную, и разморозится только теперь, когда загляну, — ага! Смущена и, пожалуй, недовольна, только слегка, что даже странно близко к удовольствию, — я пропал, чего-то не сообщив, может быть (мне страшно!) — не пообещав.

Незначительные слова, и дальше: «Будет Стах!» Деталь! Столбенею. За стеклами, растрафареченными текстом, что-то творится. Там — невидимая с трубкой в руке, далее — провод и некто, а где-то уже зарождаются буквы: рябой грузчик с гематомой на виске, подменив ценник, торгует свиными сардельками; птице дали вольную, но она пока не улетает, а примостилась на дверце клетки, наклонив голову; девица не решила — идти к зубному врачу или провести время в кинотеатре, не зная, где может случиться встреча; старик — умирает; и все это сгущается и распадается, пульсирует, рокочет (что добавить?), вершится ради апогея цикла: «Будет Стах».

Должностное лицо обижено — я отвлекся.

— Потребуется паспорт. — Она не договаривает. Когда? В чем сейчас дело? Тем временем рука протягивает аттестат. Когда же она изловчилась вскарабкаться на антресоль за папкой с моим делом? Ведь не сейчас. Неужели? А если предположить, что не добыл ни справки, ни зачетки? Если подстроено, то что это такое?

Выходит и исчезает в дверях одного из отсеков.

Что они все, приезжие? Работают ради поступления в вуз? Или после окончания?

— Распишитесь.

Я проследил приближение и то, как листки в руках вздрагивают вместе с грудями. Она — сексуальна. У нее — двойная жизнь. Ей это нравится. Первая сторона бытия, «инспекторская», оказывается (сладостная неожиданность, не ставшая привычкой) оплаченной в половой, потому как в ней происходит накопление для второй.

— Скажите, а можно мне получить официальную справку, что я у вас отучился? — У вас! Таращу взор.

— Если вы хотите академическую с перечнем зачтенных дисциплин, то нужен запрос, и вообще это реальнее — осенью, сейчас (говори, продолжай, но только искренне, и я услышу нечто, да, именно теперь, в ряду никчемных построений: я не такой безумец!) наверняка ничего не добьешься.

— Да, это было бы здорово, получить такой документ. Да. — Взгляд, чувствую, чересчур наивен, перегнул — улыбается. — А вот вы заметили насчет восстановления? — Поднята бровь. — Это осуществимо? — бросаю в прорубь окна, замирая — обо что ударится фраза?

— Лучше всего обратитесь в тридцать пятый кабинет и побеседуйте с Миневичем лично. У вас прошло... слова достигли плотной среды, — ...более трех лет со времени отчисления, но если вы являетесь работником Министерства просвещения, то им, как правило, идут навстречу.

Нет. Не являюсь.

Время утекает сквозь беспомощные пальцы. Их искалеченность — не причина бездействия, лишь повод для оправданий. «Сколько я мог бы сделать», — отчеркиваю я формальной чертой бесплодность каждого года. «Я должен», — мне еще хватает дыхания на пустомельство.

— Что же вы не обратились раньше?

Что толку объяснять (и как?), что я прилетал и парил над корпусом, загадывая: там? Нет, там. Как объяснить мое нахождение в классе, когда сокурсники первый раз работали маслом — до чего забавно это выглядело? Можно справедливо заметить, что тогда я бился в горячке в тисках незаменимого Ганса, — да, это происходило в то время. Но я не...

Это не Миневич — у меня вроде бы нет сомнений. Я прокрался тихо, к тому же он, развалясь, слюнявил телефонную трубку, так что я возник внезапно и застал его врасплох. Неподготовленным жестом пытается поправить что-то в воздухе. Это оказывается ни к чему, если иметь в виду меня, но он ощущает наличие еще и иного. Мне бы следовало зайти раньше, — понимаю, — тогда бы констатировал действие, и все в аудиенции разыгралось бы точнее.

Беседуя, я не в состоянии уразуметь, существует ли путь к реабилитации, и мыслимая черта после моего вопроса: «Так я могу восстановиться?» — «Да» или «Нет» — не проявляется.

Некоторое время воспринимаю сидящего проректором, ради чего соединяю два абсолютно несхожих лица в единое: больше растягивается и оплывает физиономия исполняющего обязанности в пользу Миневича, потом ошибка в личностях пресекается, он, настороженно встретившись глазами, молвит: «Я — не Миневич».

Не видя лучшего выхода, решаю вести себя эгоистично и, нечто тараторя, удаляюсь, но тотчас разворачиваюсь, как обруч сжимая вопросительный знак: «Так я могу восстановиться?» — «Нет».

Когда город враждебен, я боюсь не добраться до дома, я боюсь, но город чинит препятствия, и я никак не могу добраться до своего дома.

Пожалуй, я вышел не туда, после сунулся не в ту подворотню и вышел не из предначертанной парадной на набережную. Булыжник и песок. Задницы