Петербургская Коломна - Георгий Зуев

Я, Ив. Ив. (Трояновский), Виноградов и Захаров… Мекк уже больше месяца, как в Риге, и уже выхлопотал нам всем американские визы… Получил свой паспорт!!! Но я там выписан Самов. Но это все равно. Буду Самовым!»

Это было последнее письмо из пределов России, а затем из-за рубежа на Екатерингофский проспект пошли многочисленные подробные письма брата, оставшегося на чужбине, мятущегося, страдающего и тоскующего в разлуке со своей милой Анютой.

В Америку ехали более месяца, через Ригу и Англию. Из Риги Константин Андреевич сообщил Анне Андреевне о первом приятном сюрпризе, поразившем изголодавшегося художника в купе поезда «Москва-Рига»: «…когда мы отъехали от Москвы и один из нашей компании открыл выдвижной ящик у столика под окном купе, нам представился волшебный вид – в ящике в изобилии находилась чудесная провизия – фунт сливочного масла, открытая уже коробка сардинок, несколько ломтей семги, кусочек сыру, в большом количестве шпиг-вурст, языковая колбаса, медвежья копченая колбаса и большой кусок кисло-сладкого хлеба… Все было безукоризненно свежим…».

Анна Андреевна тяжело переживала разлуку с братом, всегда понимавшим ее, делившим с ней все радости и печали, с наставником и учителем в ее трудном ремесле, беспощадным критиком ее работ и доброжелательным советчиком, вдохновлявшим на светлое и прекрасное в искусстве. Теперь, разъединенные границами, занавесом враждебных идеологических систем, они общались и разговаривали письмами, подробными и содержательными. Константин Андреевич, не любивший писать никому, сестре писал часто, по 10–12 писем в месяц. В них, изливая любимому и родному человеку душу, он рассказывал Анне Андреевне о своей жизни в эмиграции, новых работах, встречах со старыми друзьями и многочисленными знакомыми, происходивших в среде русских эмигрантов событиях и явлениях, ставшими сейчас историей той трудной и интересной эпохи.

15 января 1924 года делегация российских художников наконец прибыла в порт Нью-Йорка. Начались нелегкие хлопоты по устройству выставки. Огромную помощь в этой работе оказали художникам русские эмигранты. Особенно много и полезно работал родственник Сомова, Евгений Иванович Сомов, эмигрировавший из России после известных волнений 1905–1907 годов.

На даче племянника К.А. Сомова под Нью-Йорком.

К.А. Сомов – второй в первом ряду.

Третий справа во втором ряду – И.Э. Грабарь. Фото 1924 г.

В годы реакции он вынужденно уехал из Петербурга, так как участвовал в революционных событиях того времени. Константин Андреевич в письмах к сестре восторженно отзывался о нем: «…Евгений Иванович само совершенство – лучше человека себе и нельзя представить. Большего альтруизма я ни у кого не встречал (кроме тебя!..)». Жалуется Анне Андреевне: «…Нью-Йорк мне не понравился, хотя я к нему уже привыкаю, но я никогда бы не согласился жить в нем долго. Уж очень деловой, вечно стремящийся куда-то народ <…> Чем больше живу в Нью-Йорке, тем больше чувство, что мне не хотелось бы тут жить долго или совсем оставаться. Так чужда вся жизнь, ее невероятный темп. Часто думаю с нежностью о комнате на Екатерингофском, о деревьях на нашем канале и о тишине. Время пройдет как миг, и опять я буду с тобой…».

В Нью-Йорке жила семья Рахманиновых, Константин Андреевич нанес им визит и обедал у них. Самого Сергея Васильевича в городе не было, «…поэтому я решился, – писал он Анне Андреевне, – с Книппер петь дуэтом старинные русские романсы…».

В феврале 1924 года Сомова посетил мистер Бринтон, художественный критик, он ознакомился с вещами, привезенными на выставку. Искренне восхитился работами его сестры, сказав, что «это драгоценности». На американской выставке экспонировались 10 цветочных орнаментов для дамских платьев и шляп и 2 сумочки (шелк, ленты, бисер), прекрасно выполненных Анной Андреевной Михайловой. Когда Константин Андреевич уложил цветы, сделанные его сестрой, в коробочку, американский критик взял ее, поцеловал и повторил, что «это драгоценность».

Американцам русская выставка очень понравилась. Художники по очереди дежурили, давали объяснения, беседовали с критиками и публикой. Было много русских посетителей. Но покупали мало, в основном по пустякам. Касса не пополнялась. Пришлось снижать цены. Коммерцию поддержали русские эмигранты. С.В. Рахманинов купил сразу несколько картин.

Анне Андреевне Сомов сообщил: «… я очень устал и изнервничался. Нью-Йорк ужасный город…» 20 апреля 1924 года выставка наконец закрылась. Эффекта материальной помощи художникам Москвы и Петербурга достичь не удалось. Покупали очень мало, несмотря на неоднократное снижение цен на картины.

Сам Сомов выручил от продажи своих вещей лишь небольшую сумму и с досадой писал Анне Андреевне: «…мне очень грустно, что не заработал так, чтобы устроилась твоя поездка в Париж. Пока жить могу (экономно тратя, здесь довольно 125 долларов в месяц) и все же надеюсь, что и дальше что-нибудь продам или получу заказ… Настроение у меня неважное и тревожное, думаю о будущем, как устроить свою жизнь. Можно ли, по-твоему, теперь в России жить на продажу картин?.. Как жить дальше? Здесь мне советуют задержаться еще на сезон – осенью обещают два портретных заказа, – а я не знаю, как мне быть… Евгений Иванович само совершенство. Ты не можешь себе представить, как он работает для нас с утра до 12 ночи. В сущности, наша выставка – это он, без него ничего бы не вышло. Он и вбивал гвозди и занимался самыми сложными и ответственными функциями нашей выставки, ни за что не хотел получить за этот колоссальный труд ни одной копейки… Не знаю на свете другого такого альтруиста…».

Константина Андреевича не покидают сомнения и страх, сможет ли он прожить в России, где столько и так трудно пережито. В июне 1924 года, получив от Анны Андреевны письмо, он уже пишет: «…тебе не нравится Америка, а между тем в ней много хорошего. Во-первых, свобода, во-вторых, каждый может что-нибудь заработать. В-третьих, комфорт бесподобный…».

Но художника влечет Париж, и он получил возможность съездить туда на время, в город, где его ждали многочисленные друзья и знакомые. Париж – старая его любовь, он его хорошо знал, здесь он не раз и подолгу жил. По-французски он говорил так правильно и хорошо, что французы искренне восхищались его дикцией и произношением – это был блестящий литературный язык французских классиков. О, как радовался Сомов встрече с любимым городом! Из письма Анна Андреевна узнала, что Константин побывал везде, где любил бывать, повстречался с теми, кто любил и уважал его, с кем водил давнюю дружбу.

Анна Андреевна уже понимала, что брат не вернется домой, но тот все еще упорно убеждал ее: «…меня томила и расстраивала мысль о том, как ты отнесешься к моему возвращению в Америку еще на зиму. Но ты как настоящая… смелая женщина, все понимаешь. Вернуться теперь без всякой фортуны, без заказов, без возможности заработать домой было бы слишком неблагоразумно. Я надеюсь, что эта зима в Нью-Йорке для меня будет удачной в смысле заработка и я буду в состоянии помогать и тебе. Женя (Сомов) все время меня наводит на это решение… Париж мне опять стал нравиться… Уж очень прекрасны камни, уличная жизнь и легкость его. Например, какая прелесть сидеть вечером в кафе на улице и наблюдать окружающую жизнь… <…>.Уже два дня живу в Латинском квартале и этому страшно рад. Здесь так хорошо и удобно. Среди книг и антикваров…».

Константин Андреевич провел в Париже три месяца. Он остался чрезвычайно доволен ими, давно ему не было так спокойно и хорошо. Теперь все ему казалось приятным, даже работа за деньги. В Париже – Бенуа, Дягилев и постановки его балетов, с участием знаменитых русских балерин. Сомов блестяще выполнил заказы балерины Т.П. Карсавиной. По его эскизам ей в Париже шили театральные костюмы.

С каким наслаждением он бродил по этому дивному городу, где все говорило о прекрасном: старинные здания, магазины букинистов и антикваров, располагающая к размышлению и приятным мечтам набережная Сены. Умиротворение, радостный покой в душе художника сопровождали все три месяца его жизни в Париже.

Бедная Россия, суровая, истощенная войной, разрухой, разве могла она сейчас соперничать с уютным Парижем? В один из холодных дождливых вечеров Анна Андреевна получила очередную весточку от брата. Содержание письма опечалило ее и даже заставило всплакнуть. Константин Андреевич писал: «Когда мне весело и хорошо, у меня всегда подсознательное чувство, что как будто из-за тебя я не должен чрезвычайно радоваться и предаваться наслаждениям. Но, подумай, как жизнь коротка, как еще хочется пожить, мне, которому уже так много лет. Ведь это последние годы перед настоящей старостью. И тогда что останется, кроме воспоминаний, болезней и слабости…».

В октябре 1924 года К.А. Сомов возвращается в Нью-Йорк, где еще продолжает работать выставка советских художников. За время его отсутствия кое-что продали. Выставка теперь стала передвижной: картины экспонировались в различных городах Америки. 24 октября из письма Анны Андреевны Сомов узнал о большом наводнении в Петрограде. Он по-прежнему горячо любит свою милую Анюту. «…С наслаждением слушал 5-ю симфонию. Закрыл глаза и стал вспоминать старое, вообразил, что ты сидишь рядом со мной на красной скамейке или на хорах Дворянского собрания или там же внизу, на концерте Зилоти. Так захотелось, чтобы произошло чудо и ты очутилась со мной. Вспоминал нашу маму, с которой еще до твоих выездов в свет и концерты я в первый раз в жизни слушал эту симфонию, как помню, под управлением Ганса фон Бюлова. Стало очень грустно, часто теперь у меня бывают моменты острой тоски по тебе. Жизнь так коротка, так бежит… На днях показывал Карсавиной твои работы, они ей страшно понравились, но, увы, она ничего не купила, даже цен не спросила…».