Немцы - Александр Терехов

— Что это… Вы бы написали! — вскочила «та» адвокат.

— Уточнение, по Гражданскому кодексу, достаточно устно озвучить! — отчеканила Вероника-Лариса и села.

Судья поворошила листки и неожиданно объявила:

— Оглашаются показания несовершеннолетней Эрны, такого-то года рождения, ученицы гимназии…

Эбергард, оставаясь сидеть, встал покрепче посреди бойни и, продолжая видеть («те» адвокаты ликующе устраивались поудобнее, переглядывались с Сигилд, раздували капюшоны под своими змеиными мордами), зажмурился, подставил голову под удар, важно не задерживать дыхание…

— Учится в гимназии на хорошо и отлично… Сегодня пропускает алгебру. Алгебру любит. Но геометрию любит больше. Так… больше хочет общаться с мамой, чем с папой. Своей семьей считает маму, маминого мужа, братика… Мамин муж ходит на родительские собрания, помогает делать уроки… Отец и родственники отца давно уже не звонят ей, не пишут, никуда не приглашают. Если у нее будет свободное время, лучше посидит дома одна или пойдет к подругам, чем встретится с отцом… Накануне суда отец позвонил ей и с угрозами требовал, чтобы не приходила на суд… Есть какие-то вопросы? Имеете что-то добавить?

Сигилд торжественно поднялась и встала к трибуне, кроткая и взволнованная, кормящая мать, разлученная жестокими обстоятельствами с младенцем:

— Отец общался с Эрной, сколько хотел… Его не ограничивали никогда… Сам не звонит, не пишет… Ее желаний не учитывал… Дочь ему не нужна… Не давал согласия на выезд, чтобы наказать… Я никогда не скрывала, где отдыхает летом дочь… Все знали… Он просто не удосужился спросить! Заявил в милицию. Дочь боялась, что ее снимут с поезда! У нас спокойная, любящая атмосфера в семье… Этому человеку семья не нужна, он ее предал! Я готова ответить на любые вопросы.

— Он может приходить к дочери домой? — вяло спросила судья, Эбергард увидел ее — такая же, как и в прошлый раз: официальное пыльное лицо с неразличимым выражением, короткая пожизненная стрижка; недосыпание, бешеное утро — он почуял себя сделанным из резины.

— Ну, наверное… Когда мужа нет дома. И когда я гуляю с ребенком.

— Вопросы…

Вероника-Лариса показала глазами: ну-ка, дай ей!

Эбергард качнул головой:

— Вопросов нет.

— Хорошо, — также невыразительно продолжала судья. — А что истец желает пояснить?

Адвокат давила ему коленом о колено: ну! мы же договаривались, вспомни, ну! — и отодвинулась, давая ему посвободней подняться: сейчас!

— Ничего.

— Вставайте, когда отвечаете суду.

Вот теперь Эбергард поднялся.

— Подождите, как это… А зачем же вы тогда подаете иск? — рассмеялась одна из «тех» адвокатш: так она и думала, кончится этим.

— Я всё изложил на прошлом заседании.

— Ничего себе! Так надо сейчас доказывать…

Сигилд разочарованно мяла в руке какие-то густо исписанные графики и таблицы, выученную роль с паузами и слезами: представление задерживалось, как бы не отменилось; Эбергард неожиданно для самого себя опустился на стул. Когда закончится, подмигнет красивой секретарше суда, кивнет опеке и пойдет.

— Опека здесь? Ваше мнение… — продолжал течь сухой песок.

— Мы поддерживаем иск.

Общее дыхание запнулось, «те» адвокаты, что-то обещавшие Сигилд, подходившие к судье, заносившие судье, отработавшие по всем направлениям, с одинаковым удивлением взглянули сквозь очки на пустую ячейку в камере хранения: так ведь только что положили… И нет.

Опека, не поднимаясь, перехватив по-другому руки еще раз:

— Мы поддерживаем иск.

Судья Чередниченко торопливо и громко поднялась и ушла писать решение, «те» адвокаты сюсюкающе перешептывались с Сигилд, та расписывала, как любит Эрна попугаев и собак, опека строго и обиженно на всех молчала, Эбергард читал в телефоне новости из Интернета (Литвиненко отравили полонием), Улрике, наверное, спала; Вероника-Лариса разочарованно смотрела на дверь: ее открывали какие-то разные люди и заглядывали: всё? не всё?

Адвокат заставила себя нагнуться к нему:

— Всё хорошо. Сигилд фактически признала, что летом вывезла дочь без твоего согласия. В случае отказа дать график судья быстро бы вернулась. Что случилось? Что с тобой случилось? Ты мог всё испортить. Не хочешь говорить? Я с тобой!

Прошло полчаса или час, Вероника-Лариса тихонько рассказывала ему случаи из практики, вопросы наследования, адвокатская премия составляет процент от отсуженного имущества. До пятнадцати процентов. Гражданские жены, не упомянутые в завещании, пролетают по полной.

Внезапно — вздрогнули все — вошла, как вбежала, судья, все почему-то сразу вскочили, и Эбергард, он и не думал, что всё происходит так (стол подвинул вперед, чтобы стоять ровнее); судья, не садясь, еще не остановившись, с последнего шага забубнила не полностью различимое:

— …Иск удовлетворить и назначить следующий график… Встречи: пятница и суббота с пятнадцати ноль-ноль с ночевкой — раз в две недели… Пять дней совместного отдыха — весенние каникулы… Пять дней совместного отдыха — осенние каникулы… Две недели — на летних каникулах… Беспрепятственный выезда отца на отдых с дочерью… Совместное празднование Нового года — один раз в два года… Совместное празднование Пасхи — один раз в два года… Сопровождение на внешкольные занятия — два раза в неделю… Так, есть там кто по иску Аладьиных? — это судья уже крикнула в коридор. — Пришли? Заходим, — и новые люди повалили внутрь, все зашевелились, заторопились, замелькали воздетые рукава, заматывались шарфы, Эбергард подмигнул секретарю суда, задержался — «спасибо!» — возле не желавшей видеть его опеки; неподвижно сидели только «те» адвокаты, поправляя очки и поджимая губы, раздраженно оглядываясь, словно купили билеты в театр у спекулянтов втридорога, а оказалось — неудобные места… Шли, шли, шли, потрясающее решение, говорила адвокат, — по точности, полноте, неопровержимости и удовлетворительности требований — всё, что ты хотел. Даже больше! Рад? Молодец я у тебя? «Те» адвокаты — ты видел? — в истерике! Ей хотелось праздновать, еще обсуждать, отказываться от горячих благодарностей и, скорее всего, услышать от Эбергарда что-то еще, что-то и о другом, но адвокат крепилась: дело, закончить дело, — и красовалась в своем: ты же сам знаешь, твое счастье — самое важное для меня; может быть, хочешь побыть один, может быть, я тебе мешаю? — безошибочно определяла она; звони! звони Сигилд; выключен телефон; подождем; звони еще; выключен… Они сидели в кофейне «Сан-Паулу» — почему ты не захотел говорить на суде? Не смог? Звони Сигилд. Отключен. Может быть, позвонить Эрне? Может, она знает, где мама? Ну что? У Эрны — есть гудок… Не берет трубку. На уроке. Ее же повезли в школу. Подождем. Надо именно сейчас. Позвони.

И — Сигилд ответила: слушаю — словно оттуда, со скорбного, асфальтового неба.

— Ты была очень красивая сегодня, — и взглянул мимо Вероники-Ларисы, показывавшей «так ее! супер!». — Увидел тебя и понял: никто мне не будет лучшей женой, чем ты, — слушал растерянную тишину, влажную тишину, ночную. — И ты — очень хорошая мать нашей дочке, — ничего не слыша в ответ. — Забудем про суд. Давай просто встретимся сейчас и договоримся, как сделать лучше Эрне, всем нам… А потом я отвезу Эрну на английский.

— Сначала надо всё обсудить, — Сигилд стояла уже где-то рядом, упрямо наклонив голову.

— Всё обсудим. Ты подумай, как лучше. Куда мне подъехать? Но Эрну я могу отвезти уже сегодня.

— Давай сначала поговорим.

— Сигилд, если мы хотим начать заново, по-доброму, если идем друг другу навстречу… Чтобы без решений суда, — вздохнул, — и ответственности за их неисполнение, — вряд ли рядом с ней остались адвокаты, некому прошипеть «это ничего не значит!»; Вероника-Лариса трясла кулаком: бей! добивай! — Почему я не могу увидеть Эрну сегодня?

— Ну… Она не очень здорова. И, может быть, ей вообще лучше не ходить сегодня на английский.

— Ладно, тогда я встречу ее после школы и просто отвезу домой.

— Я не уверена… Приезжай через час в парк, я буду там гулять. Там решим.

— Хорошо, приеду, и всё решим. И я успею забрать Эрну из школы, — он перестал видеть Сигилд; прямо напротив сидела неизвестная, ненужная ему женщина с хищным ртом, повизгивала от счастья и торопила:

— Езжай, не теряй времени! Купи что-нибудь ее ребенку! Ох, как я хочу выпить! — И сладко заглянула в себя, он же понимает, почему не будет она пить. — А то… о чем ты хотел со мной поговорить… Мы поговорим потом, попозже, спокойно, всё решим и обсудим, — при любой возможности адвокат теперь поглаживала его.

Что-нибудь подороже, а сколько мальчику (он пошевелил пальцами), месяца три-четыре; крупный? средний; вот очень хороший свитер, и носочки возьмите, ценники оставлять? Он заметил меж обочинных деревьев, на пустом месте, где встречались и расходились обе основные дороги собаководов и молодых матерей, длинное черное пальто, коляску и собаку, остановил раздраженного Павла Валентиновича: развернитесь и припаркуйтесь здесь, чтобы потом мы сразу к гимназии; птицы скрипели безостановочно, как лебедки, то снижая, то повышая тон, плачущего маленького человека вели домой, по встречке с завыванием и мигая, обмахиваясь синими вспышками без спешки, прокатила милицейская «Лада», забитая милиционерами в теплых фуфайках, — всё, и водитель, с наслаждением курили; телефон, его позвала Улрике: