...Имя сей звезде Чернобыль - Алесь Адамович

— Тебе хорошо?.. — она уже о себе готова забыть.

Нет, что-то подлое в этом каждый раз отдельном, сладком забытьи — точно труп пытаешься оживить. Дать, дать Ей дотянуться, не твое, а Ее обмирание сейчас нужно фригидной Земле! Миллиарды лет назад и тоже в таком же теплом, подогретом вулканами океане зародилась жизнь — не от удара ли молнии?..

Теперь уже я смотрю в наше окошко-небо, почти заслоненное от меня, падающим, опутанным мокрыми волосами, как водорослями, Ее телом, я его удерживаю и отталкиваю, чтобы не дать Ей спрятаться, чтобы видеть и любить Ее всю, всю…

И вдруг что-то случилось, произошло в мире: Она услышала, а я еще нет. Но я вижу Ее побелевшие, вдруг умершие глаза.

… Вселенная, влекомая непреодолимой потребностью быть, длиться, пульсируя упругим светом, сжимаясь через расширение, возвращаясь через убегание, будто позванная кем-то, снова устремилась к точке, породившей ее. И прорвалась испуганной женской упруго-острой струйкой, и сразу — еще одной! Точки, точки — уколы по всей коже! Как звезды по всему небу…

— Мальчик мой! Ragazzo mio!.. Теперь я понимаю: так умирают. Совсем не страшно, это вас и погубило, что не страшно!

7

Если блеск тысяч солнц

Разом вспыхнет на небе,

Человек станет Смертью,

Угрозой Земле.

— ВСЕМ ПРИГОТОВИТЬСЯ! МУЛЯЖ НЕ МУЛЯЖ — СБИВАЕМ!

— А ЕСЛИ НАШ?

— НИКАКИХ НАШИХ! МЫ НЕ МОЖЕМ РИСКОВАТЬ. СБИВАЕМ ВСЕХ ПОДРЯД. НА ТО МЫ — «ПОСЛЕДНИЙ УДАР», «МСТЯЩЕЕ НЕБО». ПОСЛЕДНИЙ УДАР ДОЛЖЕН БЫТЬ ЗА НАМИ. ЭТО — ГЛАВНОЕ.

— ОБЪЕКТ ИСЧЕЗ.

— ВОЗМОЖНО, ЕГО И НЕ БЫЛО. ТЕНЬ ТЕХ, КОГО УЖЕ НЕТ. КАК ТАМ ЗЕМЛЯ?

— ЧЕРНАЯ

— НИЧЕГО, ТАМ ЕЩЕ ЕСТЬ ГДЕ-ТО НАШИ. ПОД ВОДОЙ, ПОД СКАЛАМИ.

— ЕСЛИ И НАШИ, ТО ТОЛЬКО ЧЕРНЫЕ.

— НЕ ПОНЯЛ?

— А ОБГОРЕВШИЕ ВСЕ — ЧЕРНЫЕ. ДА И ЗЕМЛЯ СТАЛА НЕГРОМ.

— УБЕРИТЕ ОТ МЕНЯ ЭТОГО ББОЛТУНА! ЗАМОЛЧИ, БОБ!

— НЕТ, ВСЁ ЭТО НАУЧНО-ФАНТАСТИЧЕСКАЯ БЕЛИБЕРДА! БРЕДОВЫЙ ФИЛЬМ ИЛИ РОМАН.

— УБЕРУТ, НАКОНЕЦ, ОТ МЕНЯ ЭТОГО ЧИТАТЕЛЯ. ЗАСТАВЯТ ЗАМОЛЧАТЬ? ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ МИНУТ НАЧИНАЮ ОТСЧЕТ ВРЕМЕНИ. ПОСЛЕДНИЙ. ПРИГОТОВИТЬСЯ К ЗАЛПУ ВОЗМЕЗДИЯ! АППАРАТ ПЕРВЫЙ!

— ГОТОВ!

— ВТОРОЙ АППАРАТ! ТРЕТИЙ!

— ГОТОВ! ГОТОВ!

— СЛАВА БОГУ, КОНЧИЛОСЬ НАШЕ БЕГСТВО ОТ ВСЕХ. НАЧИНАЕМ АТАКУ МЫ. ВСТУПАЕМ В ИГРУ.

— БЕРЕГИТЕСЬ, ПОСЛЕДНИЕ ЖУЧКИ И ЧЕРВЯЧКИ! НЕТ. ПОДОЖДИТЕ: А ЮГ ДОЛГИ СЕВЕРУ ВЫПЛАТИЛ?

— ДА ЗАМОЛЧИТ ОН, НАКОНЕЦ? ТЕБЕ НЕ ЗДЕСЬ, А В КОНГРЕССЕ ЗАСЕДАТЬ, СРЕДИ ОПЛАЧИВАЕМЫХ БОЛТУНОВ.

— ОТЗАСЕДАЛИСЬ. НИ КОНГРЕССОВ, НИ СОВЕТОВ СТЕРИЛЬНАЯ ПЛАНЕТКА. ЕЩЕ ДОБАВИМ

МИЛЛИОНЧИК ГРАДУСОВ — БУДЕТ СОВСЕМ КАК СТЕКЛЯННАЯ. СТЕРИЛИЗУЕМ ПО ПЕРВОМУ КЛАССУ! ИНТЕРЕСНО, ГОСПОДЬ БОГ ЗАВЕЛ КАРТОЧКИ НА КАЖДУЮ ПЛАНЕТУ, КАКИЕ НАШ ДОК ЗАПОЛНЯЕТ НА НАС: КОЛИЧЕСТВО РЕНТГЕН, БЭР, МОЖЕТ ПЛОДОНОСИТЬ, НЕ МОЖЕТ?.. ДАВНО В ЗАПИСИ НЕ ЗАГЛЯДЫВАЛИ?.. МОЖЕТЕ ДОБАВИТЬ СОБСТВЕННОЙ РУКОЙ: «РЕПРОДУКТИВНОСТЬ СЕМЕНИ — НЕВОССТАНОВИМА СЕКСУАЛЬНАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ — НИЖЕ НОРМЫ, МЯГКО ГОВОРЯ». НИ ДЕТЕЙ ОТ ВАС, НИ УДОВОЛЬСТВИЯ!.. ИНТЕРЕСНО, КАК ВЫСОКО СЮДА ПОДНИМАЕТСЯ САЖА НОЧЬ?.. НЕТ, КОМУ ПОВЕЗЛО С ЭТОЙ ВОЙНОЙ, ТАК ЭТО ЮГУ, ТАК И НЕ ВЫПЛАТИЛ ДОЛГИ!

— ДОЖДЕШЬСЯ, БОБ, ЧТО КАТАПУЛЬТИРУЕМ ТЕБЯ.

— ЗАМОЛКАЮ, ПОЛКОВНИК ЕЩЕ ЛИШЬ СЛОВЕЧКО. МОЙ ОТЕЦ ГОВОРИЛ: «КОГДА ОДОЛЕВАЮТ МЕЛОЧИ, УХОЖУ ПОБРОДИТЬ ПО КЛАДБИЩУ». А ЕЩЕ ИНТЕРЕСНЕЕ — ПОЛЕТАТЬ НАД ТАКИМ ВОТ КРЕМАТОРИЕМ. НЕ ХОЧЕШЬ, А СТАНЕШЬ ФИЛОСОФОМ.

— НАДОЕЛ! ДОКТОР. ПОЛНУЮ ПОРЦИЮ СНА ЭТОМУ КОНГРЕССМЕНУ. ВЕСЕЛЯЩЕГО, ЧТОБЫ НЕ ЗАСКУЧАЛ.

— А ИНТЕРЕСНО, ОНИ ТАМ, НА КЛАДБИЩЕ, ПОД ЗЕМЛЕЙ, ТОЖЕ ВЫЯСНЯЮТ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ?.. ПРОСТИМ ДОЛГИ БЛИЖНИМ СВОИМ… С ПОБЕДОЙ! С ПО…

8

И вот весь город вышел навстречу Иисусу…

Что это с нами? Что произошло? Вдруг поползли, ползем на коленях, Она так даже руки молитвенно простерла. Как будто подхватило нас что-то. Мы лежали на влажном песочке, оглушенные и опустошенные недавней волной, что, наконец, слила, соединила нас, и вдруг Она подняла голову, приподнялась: «Боже, смотри!» Я тоже глянул, а там — человек. Метрах в ста от нас стоит человек и смотрит в нашу сторону. И мы поползли. Только бы не исчезло чудо, не растворилось, как мираж.

Поползли, как ползали — кто там? прокаженные, блудные сыновья? к воображаемым спасителям, ступившим на Землю Богам. А тут было большее: нашу Землю снова удостоил, осчастливил посещением человек! «Следу человеческому радоваться будете» — а тут не след, а сам, весь, вот доползем, и можно потрогать рукой. Чудо длилось, не пропадало, оно в голубом, в небесно-голубое одето, за ним на земле горит оранжевое пятно, человек что-то снял, бросил — скафандр астронавта, что ли?

Странно, но мы и, правда, с Нею почувствовали себя потерянными и найденными. Мы уже стояли, поднявшись с земли и прижавшись, друг к другу, как дети. А ему, пришельцу, казались наверняка дикарями.

Нет, вот так стояли первые люди, первые Он и Она, познавшие стыд, пред грозным оком создавшего их и приревновавшего — к чему, к кому, долго выяснять; была, была в том гневе ревность, а иначе не объяснить силу гнева и суровость кары. Где третий, там ищи ревность. Мысленно я так и называл уже пришельца — Третий. Мы были наги перед ним, а он — в тонком голубом трико астронавта, и взгляд у него был совсем не как у нас — не молитвенный, а удивленно-иронический и немного как бы пьяный.

— О, смотрите, что я вижу! — орет он, точно над ним кто-то там еще есть. — Завидуйте мне, негодяи: туг лето, тут люди, женщина!.. Загорают!.. Молодец, писака, сочинять, так сочинять! Кажется, он по-английски прокричал, но для нас все языки — лишь различные фонетические вариации языка, на каком мы сами думаем. Совсем как во сне бывает: ты этого человека не знаешь, но его мысли — это не его, а твои мысли…

Однако парень приятный, а плечи, плечи! Лицо, правда, немного шальное, если не пьяное, и ослепительно белозубое. Кожа темная, ну не совсем, скорее смуглая, а улыбка прямо-таки детская! Да что говорить: он прекрасен! Ведь это — человек! Она первая на шею бросилась, как сестра к обретенному, наконец, брату. Повисла, поцеловала. И уступила мне эту радость — обняться с человеком. Но мы лишь похлопали друг друга по спине, а я при этом почувствовал и не мог не отметить, что мускулы у него вялые, опавшие, хотя от размаха плеч веет силой. Долго летал. Неужто кто-то еще летает, плавает?..

Как он прекрасен, мой недавний враг, как рад нам, как счастлив, что я жив, что увидел Ее, нас видит! Что нас осталось хотя бы трое. Снова схватил меня за плечи. Ослепляет белозубой улыбкой, орет, закинув лицо кверху:

— Вот он, человек, — живой! Живой? Будь, проклят ваш вонючий гроб!

А Женщина уже возле скафандра, ощупывает его оранжевое покрытие, яркий цвет просто ослепляет. Пытается прикинуть, приподняв, с трудом удерживая перед собой, к лицу ли Ей материал. О, женщина!

Наш гость — истинный джентльмен — тотчас стал стаскивать, срывать с себя голубое трико. Остался в розовых трусиках. (А я уже и забыл, что бывают на свете такие вещи.). Отвернувшись (вот уже и стыд на острове нашем объявился!), Она натягивает наряд астронавта. Из прекрасной сделалась незнакомо прекрасной, новой, глаз не оторвать: нет, настоящая женская нагота — это угадываемая, умело прикрытая нагота.

— Дьявол меня забери! — всё удивляется гость. — Сверху кажется, что сплошь дым и сажа, а у вас тут!..

— Так вы все еще… — При Ней не захотелось договаривать. Он за меня это слово выкрикивает:

— Всё еще воюем! Пока Юг не выплатит все до последнего цента Северу, а Восток не уберет свои лозунги. Ха-ха-ха!..

Нет, джентльменскими не назовешь ни хохот, ни восклицания веселящегося гостя, а лицо — узнаю лицо пьяного человека. Но всё равно, всё равно здорово, что он здесь. И поговорить очень бы хотелось, что и как там (он ведь откуда-то оттуда), что с нами со всеми — и с Востоком, и с Западом, и с Югом, и с Севером. Но не до того, всё наше внимание — на Женщину: самое важное для нас сейчас, чтобы Она была счастлива обновой. И мы дружно помогаем Ей — взглядами, восклицаниями — понять, как на Ней это выглядит и, главное, как выглядит Она сама.

Когда Она так одета, а медовые волосы пчелами вьются-летают вокруг прекрасного лба и длинно падают по шелковистому голубому морю, а в лице такая оживленная и счастливая скромность совершенства (боттичеллиевская!.. Стоп, туда не надо!) — никакая война, никакая смерть не кажутся случившимися окончательно. Вместе с Красотой, собою занятой, по-детски уверенной в своем бессмертии, ты тоже скользишь, сползаешь в мир, как бы всё еще существующий…

Не Каины, нет, и не Всекаины перед Нею, перед Всеженщиной, а люди, которые встретились в далеком, дальнем Космосе, состыковали свои аппараты, и о чем же нам говорить, как не о родной, о прекраснейшей своей Земле? Про то, как много на Ней всего и как всё отрегулировано на тысячи и тысячи лет счастливой жизни, на миллионы лет для сотен тысяч поколений: воздух и вакуум, вода и огонь, свет и тьма, тепло и холод, любые краски, звуки, пища на любой вкус… Но главное — сколько всего лишнего, вроде бы необязательного, но без чего и самое необходимое будет пресным, без радости, — сколько на Земле всего, что не загрузишь, не возьмешь, не прихватишь в самую вместительную ракету или подлодку, не запасешь впрок и что потом в снах видишь — самое «ненужное», «необязательное» как раз и видишь. Роса до колен, холод в мокром еловом лесу (почему-то железная горечь во рту), шершавый от мелкой щебенки, голубой, озвученный на всю глубину бегущими вниз ручейками, дышащий постоянным ветром ледник; сладко налипающий в ноздрях, в глотке степной мороз… И люди, люди, тысячи случайных, надоевших, мешающих, не знаешь, куда от них убежать, уединиться, — но это лишь когда они есть, окружают, теснят и когда знаешь, уединившись, что они где-то т а м. В этом всё дело — знать, что они есть.