Языковеды, востоковеды, историки - Владимир Алпатов

А если об этом не знать? Один случай меня поразил. Однажды я привел в качестве курьеза слова Ломтева о ничего не означающем выстреле на улице в разговоре с доцентом Института лингвистики РГГУ Л. Л. Федоровой. Через некоторое время (2004 г.) вышло в свет ее учебное пособие «Семиотика». И там она, говоря об организации знаковых систем, пишет (стр. 114): «Иллюстрируя данный принцип – установления оппозитивных отношений – профессор Т. П. Ломтев приводил такой пример: “Просто выстрел на улице ничего не означает. А выстрел стартера противопоставлен его отсутствию”. И в примечании: «Автор благодарен В. М. Алпатову за пример». Я почувствовал, что был несправедлив к давно умершему Тимофею Петровичу. Он, конечно, выразился неаккуратно: выстрел на улице может значить очень многое, только в другом смысле, чем выстрел стартера. Но студенты заметили лишь эту неаккуратность, не оценив серьезную суть сказанного.

В последние годы обратили внимание и на, казалось бы, совсем уж устаревшие работы Ломтева ранних лет. Английский специалист К. Брандист, известный исследованиями по М. М. Бахтину и В. Н. Волошинову, серьезно занялся марксистскими концепциями языка в СССР и в том числе Ломтевым. Он начал поиски архива ученого, что у нас не делал никто, в том числе открыл и впервые опубликовал его воронежский диплом (ставший основанием для поступления в аспирантуру), в котором уже обсуждаются проблемы марксистской лингвистики. Английский исследователь особо отмечает то, что молодой Ломтев анализирует тогда только вышедшую книгу В. Н. Волошинова «Марксизм и философия языка», теперь за рубежом очень известную, и приходит к выводу, что Ломтев критикует ее основательно. Так что Ломтев, оказывается, не забыт и вызывает интерес больше, чем многие его лучше владевшие литературными нормами современники.

Безусловно, его личность неоднозначна. Одаренность от природы и так и не преодоленные пробелы в образовании (не могу не сравнить Ломтева со своим отцом, у которого они меньше ощущались, может быть, потому, что отец был на три года старше и успел-таки поучиться в гимназии). Стремление к философским высотам и неумение разобраться в элементарных вещах (Карнап и дерзский). Система, ставившая и нередко решавшая великие задачи и не умевшая справляться с гораздо более простыми, способствовала появлению ученых такого типа. Ломтев был, может быть, самым советским из известных мне лингвистов. Из лучших побуждений он мог устроить научный погром и добиться увольнения А. М. Селищева, который потом не питал к нему зла. Но было что-то трогательное и искреннее, когда он с увлечением рисовал на доске таблицы дифференциальных признаков или с упоением и гордостью произносил красивые слова денотат, исчисление или семиотика.

Мудрый директор

(Б. Г. Гафуров)

Академик Бободжан Гафурович Гафуров (1908–1977) был моим начальником девять лет, с 1968 по 1977 гг. Он занимал пост директора Института востоковедения АН СССР, а я был в этом институте аспирантом, а затем младшим научным сотрудником. При такой разнице в положении я, конечно, не принадлежал к числу людей, близко его знавших. Разговаривал с Гафуровым я один раз. Видел я его в основном издали, главным образом в знаменитом актовом зале в Армянском переулке, где когда-то играл театр «Габима»; Гафуров сидел в президиуме, а я где-нибудь в дальнем ряду. Но личностью он был настолько интересной, что хочется о нем рассказать.

В институте Бободжан Гафурович появился неожиданно для всех летом 1956 г., прямо с должности первого секретаря ЦК Коммунистической партии Таджикистана. Я не буду ничего говорить о его многолетней деятельности в этой республике: знаю ее лишь по слухам в годы его директорства и позже, а слухи ходили разные и зачастую противоречивые. Но, безусловно, этот человек прошел большую школу руководителя, и это чувствовалось.

К моменту переезда Гафурова из Сталинабада в Москву обстановка в Институте востоковедения была далеко не простой. Когда я слышал рассказы об этом и читал стенограммы институтских заседаний тех лет, то невольно вспоминал высказывание одного критика, правда, про другую эпоху: «У нас обилие талантов, и нет только одного – литературы». Институт до 1956 г. не был велик по числу сотрудников, но состоял по большей части из сильных ученых разных поколений, в основном среднего и старшего. Тогда еще востоковедение оставалось «штучной» наукой, когда почти каждый был уникальным специалистом. Но целое из всего не складывалось. Каждый смотрел в свою сторону. Востоковеды сходных специальностей либо не замечали друг друга, либо яростно опровергали оппонентов. Бушевали склоки, причем по обыкновению тех лет каждая из противоборствующих сторон выискивала у своих противников «идейные ошибки» и «отход от марксизма». Например, после выступления И. В. Сталина против Н. Я. Марра филологи института, в большинстве знающие и серьезные люди, несколько лет занимались выискиванием пережитков марризма друг у друга. Руководители института сами были действующими востоковедами, а потому во время такого рода конфликтов отстаивали свою точку зрения и клеймили противоположную, отчего конфликты разгорались еще жарче. С 1950 по 1955 гг. трижды менялись директора, которых «съедали» противники.

Все кончилось знаменитым выступлением А. И. Микояна на ХХ съезде КПСС, где говорилось, что Восток уже пробудился, а Институт востоковедения никак не пробуждается. Тут же в журнале «Крокодил» появилась карикатура, где деятельность института изображалась в стиле иллюстраций к арабским сказкам. Четвертая смена директора стала неизбежной, и кто-то наверху решил более не ставить на должность человека из академической среды, а прислать «сильного администратора» совсем со стороны. Выбор пал на Гафурова, который как раз тогда лишился поста в Таджикистане.

Поначалу нового директора приняли настороженно, слишком чужим он выглядел. Один из виднейших ученых института Н. И. Конрад 26 июля 1956 г. в письме старому другу Т. И. Райнову беспокоился об «очередной пертурбации в востоковедении», когда «призван варяг из Таджикистана», который «вряд ли наведет порядок». К счастью, Конрад ошибся: времена Гафурова, по признанию многих сотрудников, оказались лучшими в истории института. Я застал эту эпоху уже в ее конце, когда обстановка несколько ухудшилась и стала менее творческой. Но и тогда жизнь института была интересной и, насколько могу судить, живее, чем в других гуманитарных институтах академии.

Но вначале перед новым директором стояла сложная задача. Надо было соединить разрозненные силы в единый коллектив, объединить специалистов для решения назревших проблем. Безусловно, все это было связано с активизацией советской политики на восточном направлении, начавшейся в середине 50-х гг. Институт в старом виде не мог здесь помогать ЦК и МИДу и из-за разрозненности специалистов, и из-за нехватки исследователей по современности. Гафуров должен был, прежде всего, обеспечить выполнение заданий сверху. Как опытный партийный работник он понимал, что это нужно. И в то же время он сознавал необходимость комплексного подхода и занятий теорией.