Рабочий. Господство и гештальт; Тотальная мобилизация; О боли - Эрнст Юнгер

Возвращаясь собственно к нашей теме, скажем, что подобной мнимой величиной, зависящей от многих предпосылок, оказалась также и масса. Один из признаков родства между безотносительными деньгами и безотносительной массой состоит в том, что они не только не гарантируют защиты от действительной атаки боли, но и, напротив, по мере приближения к элементарной сфере притягивают к себе гибель с силой магнита.

Воспитанные в определенном стиле мысли люди склонны к тому, чтобы рассматривать понятия, с которыми они работают, как реальности. Масса тоже есть не что иное, как общее понятие, и тот акт, посредством которого какое-то число людей превращается в массу, является убедительным лишь в отведенном ему пространстве. А там очень трудно избежать оптического обмана.

То гигантское превосходство, которое отличает даже мельчайшую клетку порядка от самой большой массы, стало для меня очевидно только после войны, ибо на полях сражений, где видишь только людей в униформе, правит иной закон. В марте 1921 года я присутствовал при столкновении пулеметного расчета из трех человек с шествием демонстрантов, состоявшем, вероятно, из пяти тысяч человек; спустя минуту после команды «огонь» они исчезли из поля зрения, даже не потеряв ни одного раненым. Все зрелище имело нечто завораживающее; оно вызывало то глубокое чувство радости, которое охватывает при разоблачении какого-нибудь низшего демона. В любом случае, участие в отклонении такого безосновательного притязания на власть является более поучительным, нежели изучение целой социологической библиотеки. Подобное впечатление осталось у меня и после того, как я, занимаясь изучением улиц, отправился зимой 1932 года на Бюловплатц в Берлине, которая в контексте политических событий являлась местом более крупных столкновений. Здесь встреча массы с органической конструкцией стала особенно ясной в тот момент, когда появился полицейский броневик, который рассек бурлящее от гнева людское море на Александерплатц. Он проехал сквозь спорящие партии. По сравнению с этим конкретным средством масса находилась в чисто моральной позиции; она недовольно загудела.

Впрочем, в тот же день я имел возможность наблюдать в некоторых переулках люмпенпролетариат, который никак не отнесешь к миру всеобщих понятий как массу. Поэтому прав был Бакунин, когда считал его намного более действенной революционной величиной. С другой стороны, можно сказать, что массу достаточно распылить, тогда как люмпенпролетариат нужно отыскивать по его убежищам. Его действительное превосходство также сказывается в том, что он располагает подлинным стилем борьбы, а именно: древней формой стаи. Далее, более значительным является и его отношение к боли, хотя оно и негативно. Масса убивает механически, она разрывает и растаптывает; люмпенпролетариат, напротив, знаком с наслаждениями пытки. Массой движут моральные вопросы, она формируется в состоянии возбуждения и негодования и не может обойтись без убеждения в том, что ее противник является плохим и что она восстанавливает справедливость. Люмпенпролетариат находится вне моральных оценок и оттого всегда и везде готов к схватке при любом потрясении порядка, откуда бы оно ни исходило. Тем самым он также находится вне собственно политического пространства; скорее, его нужно рассматривать как своего рода подземный резерв, который заготовлен самим порядком вещей. Тут исток и парализующего дыхания ада, которое внезапно вырывается наружу из революционных ущелий, знаменует их настоящую глубину и еще ждет своего летописца. Те короткие дни, за которые масса устраняет своего противника, наполняют города шумом; но за ними следует иное, более опасное положение вещей, когда правит молчание. Тогда боль требует вернуть ей долг.

Здесь следует сделать замечание, что слово «люмпенпролетариат», как то не укроется от внимательного читателя, принадлежит устаревшему словарю классовой борьбы. Тем не менее речь здесь идет, собственно, об элементарной величине, которая всегда налицо и которая естественно прячется под маской экономического понятия там, где мышление определяется экономической иерархией. Сегодня эта величина, напротив, выступает уже в новых формах, и одним из признаков более значительной близости к элементарным силам является то, что их многими способами начинают вовлекать как в политические, так и в военные движения. Упомянем прежде всего явление партизана, который уже повсеместно утратил всякую социальную окраску. Партизана, согласно его сущности, используют в таких предприятиях, которые должны проводится вне зоны порядка. Так, он всплывает за спиной марширующих войск, где есть подходящие для него задания шпионажа, саботажа и разложения. В рамках гражданской войны ему отводятся соответствующие задания; своя партия использует его в предприятиях, которые выходят за пределы легальных правил игры. Сообразно этому, партизанская борьба несет на себе печать особенной злобы. Партизана не укрывают; там, где его хватают, процесс над ним длится недолго. Подобно тому как в мировую войну его используют без униформы, так в войну гражданскую, прежде чем ввести его в действие, у него забирают партийную книжку. С этим отношением согласуется то, что принадлежность партизана всегда остается непроясненной; никогда нельзя будет установить, принадлежит ли он к партии или оппозиции, разведке или контрразведке, полиции или контрполиции, или ко всем одновременно; да и вообще, действует ли он по заказу или просто из своих собственных преступных побуждений. Этот двойной свет проистекает из сущности его заданий; его обнаружат вновь в любом из партизанских предприятий, которые развертываются сегодня повсюду, скрывая свой подлинный характер, — идет ли речь о каком-то пригородном столкновении или об одном из крупных происшествий, известных в рамках внутренней и внешней политики. Ответственность за такие происшествия никогда не может быть установлена, ибо нити теряются во мраке подземного мира, где уничтожается любая сознательная дифференциация, в том числе и партийная. Поэтому в разнообразных попытках сделать из партизана героя выражается нехватка способности различения; партизан, являясь фигурой элементарного мира, тем не менее не относится к миру героическому. Соответственно его гибель не имеет трагического ранга; она совершается в зоне, где люди хотя и наделены тупым, пассивным отношением к боли и ее тайнам, однако не способны подняться над ней. Вернемся все-таки к массе.

Причина, которая придает движениям массы особенную степень бессмысленности, заключается в ее беспечности. Поскольку ей неведомы границы, а ее подлинное состояние может быть обозначено именно как состояние безграничности, она имеет склонность пренебрегать всеми мерами предосторожности, которые для любой дисциплинированной организации разумеются сами собой, как, скажем, выставление форпостов. Поэтому в те короткие промежутки времени, когда в рамках строгого хода исторических событий соотношения власти становятся спорными, воздух наполняет ликование масс. Именно в эти мгновения какой-нибудь генерал вроде Каваньяка, Врангеля или Галифэ уже потирает руки. Лучшее знакомство с миром всеобщих понятий явилось причиной того, что французы долгое время превосходили нас в технике работы с массой; правда, они рано ввели и плату за обучение. Избиение коммунаров продолжалось