Оставшиеся в тени - Юрий Оклянский

В вышедшей в 1976 году в ГДР книге литературоведа Фрица Мирау «Изобретение и поправка. Эстетика оперативности Третьякова» опубликована из фондов берлинского Архива Брехта другая сохранившаяся переписка. Тринадцать писем С. Третьякова Брехту (1933–1937 гг.).

Сергей Третьяков по праву считается первым переводчиком и пропагандистом творчества Брехта в СССР. И переписка дает живое представление о круге интересов и отношениях, связывавших обоих писателей. Упоминается при этом и имя М. Штеффин.

Ближайший и наиболее сопричастный источник — три письма Третьякова 1933 года. Они в известной мере позволяют представить, что примерно и как мог говорить Третьяков Брехту за короткое время до того, при встречах в Москве, в мае 1932 года.

Есть свидетельства очевидцев.

О каждом из визитов Брехта в СССР повествует Бернгард Райх в мемуарно-исследовательской книге «Вена — Берлин — Москва — Берлин». И многими подробностями дополнила его рассказ Анна Эрнестовна Лацис во время наших бесед в Риге.

Тем, что сохранила память, поделилась и Татьяна Сергеевна Гомолицкая, приемная дочь Третьякова, московскую квартиру которого навещал Брехт и где в свою очередь останавливалась иногда в своих вечных странствиях Маргарет Штеффин. (К 1932 году Т. С. Гомолиц-кой было восемнадцать лет.)

Есть, наконец, свидетельства, воссоздающие обстановку действия. Вроде, например, фотографий и описаний знаменитой арки на границе СССР, о которой скоро пойдет речь. Вид ее в точности воспроизведен по иллюстрированному журналу «Огонек» начала 30-х годов…

Таково обилие документальных материалов.

К сюжетному повествованию настороженно относишься, когда пишешь книгу, основанную на выверенных фактах. Но такая «романная форма» (при благоприятном стечении материалов, разумеется) заключает важные преимущества.

Она представляет не только явное, но и позволяет догадываться о скрытом. Давать события и лица многомернее, чем при одном лишь документальном монтаже. Можно сказать, что фантазия в таких случаях не просто вымысел, а дополнительный способ исследования и характеристики персонажей.

Конечно, что касается психологических нюансов и второстепенных частностей, то они носят чаще всего предположительный характер. В этом смысле возникающие картины — лишь авторская версия возможного хода событий. Могло быть так, а могло быть чуть иначе. Задача в том, чтобы воображение нигде не отлетало с привязи установленных фактов, не вступало в противоречие с их смыслом.

Зато оно не просто сводит в целостные картины обломки былого. Но делает то, что никак уже нельзя сделать иным способом.

Оно приводит картины в движение, возвращает им душу живу, дает увидеть, как это было.

Итак, вероятней всего, это было так…

Получалось так, что многие важные события в жизни Греты падали на пору, переходную от весны к лету. Особенно, пожалуй, на середину мая — начало июня. (Впоследствии именно эта пора сорок первого года стала для нее роковой.)

Может, то было случайностью, а может, находилось в зависимости от легочного процесса, который капризно реагировал на приближение лета. Болезнь, когда она крепко засела, норовит обернуться второй натурой. И не всегда различишь, происходит ли это с тобой потому, что окрест наливается соками и расцветает все живое. А тебе ведь тоже как-никак только двадцать четыре года. Или же — от перепадов борьбы с обитающими в крови палочками. Кто знает, как откликается в человеке незаметно возрастающая доза солнца?

У врачей своя логика. Именно в этот период они настойчиво рекомендуют покой, режим. Осторожность и еще раз осторожность. И именно в это время особенно хочется безоглядно жить, быть на стремнине, принимать безрассудные решения.

Как бы там ни было, май — июнь 1932 года стал поворотным в жизни Греты. Не успела она опомниться, как ее закрутил вихрь событий. И очнулась только, оказавшись — после Берлина, Варшавы, Москвы, после тысяч километров железных дорог — на высоком берегу Черного моря, в обсаженном пальмами и кипарисами дворце крымского санатория.

Во всем этом было много скоропалительного, загадочного, непостижимого, до замирания сердца.

Еще совсем недавно, казалось, они стояли с Брехтом и немецким кинорежиссером Дудовым у окна вагона, только что отошедшего от перзой советской пограничной станции. Как будто в иной жизни, далекой, как сон, остались Германия и Польша. Точно они переплыли океан и очутились на другом континенте. А ведь всего два часа назад мимо бежали зеленеющие лоскутьями и полосками поля, грязно-белые мазанки, последние километры крестьянской Польши.

Здесь все было другое — широкая железнодорожная колея вместо узкой европейской, более просторные мягкие вагоны начала века и богатырского вида проводник в несвежем фартуке, который, в отличие от своего предшественника-поляка, не метался заискивающе по купе, а вышагивал хозяйской походкой по коридору, не торопясь предлагать чай.

При переезде границы Грету больше всего поразило, пожалуй, что у государства есть ворота. Самые настоящие и доподлинные ворота. В виде резной деревянной арки, поставленной буквой «П» над железнодорожными путями.

У этой черты паровоз замер. Проводник объявил, что простоят десять минут. Они вышли из вагона.

Туда дальше, куда в легком мареве убегали сверкающие под солнцем пути и виднелись очертания и приметы незнакомого мира, вход был воспрещен. Справа от арки на смотровой деревянной вышке маячил закутанный в зеленый плащ пограничник с винтовкой. На резном своде ворот крупными буквами было начертано название государства: «СССР». Во всей этой процедуре прохода поезда сквозь деревянные ворота было даже что-то сказочное.

Грета сказала об этом Брехту.

— А что за надпись там? Выше названия «СССР», на полотнище, под самой верхней звездой и красным флагом? — спросил Брехт.

Он стоял, слегка закинув голову назад, и на лице его не было обычного, чуть постного и лукавого, выражения. Взгляд у него был отсутствующий и смягченный. Пожалуй, так глядят на огонь, бегущую воду или созерцают закат и восход солнца. Может быть, у Брехта такое выключенное лицо появлялось, когда начинали складываться стихи. Что он видел сейчас, за этим сочетанием парящих на резной арке четырех тяжелых и диковинно необычных букв: «СССР»?

Грета, готовясь к поездке, начала заниматься русским языком. Теперь с трудом перевела:

— «Привет трудящимся Запада»…

— Угу, — не сразу отозвался Брехт. — А любопытно посмотреть, что начертано с внутренней стороны ворот?