Я иду искать… Книга вотрая: За други своя! - Олег Верещагин

Следы обстрела были везде. В основном — выбитые в камне воронки, но в одном месте среди щебня, искрившегося свежеотбитыми краями, лежал невероятно обезображенный труп мальчишки — в дымящихся лохмотьях, разбитый. Олег смотреть не смог, а Йерикка подошел и сказал, что это Яромир. Взять его, конечно, было нельзя — оба решили, что вернутся позже или кого пришлют. В другом месте снаряд угодил в человека — от него остались ошметки мяса, костей и одежды, да клочья металла от оружия, но рядом стоял и плакал Резан, суровый и решительный Резан — становилось ясно, что убит был его брат Данок.

— Похоже, нам досталось, — сказал Йерикка. Олег только сопел — говорить не имело смысла, все и так на виду…

…Места, где располагался штаб, Олег не узнал. Каменного козырька не было. Он лежал грудой глыб и щебня. Святомир и Ревок возились там, на разостланном плаще лежал… ЛЕЖАЛО ЧТО-ТО, на что Олег один раз глянул и больше не захотел смотреть. Гоймир сидел на том самом камне, где Олег его оставил и держал на весу разбитые, окровавленные руки, которые бинтовал ему Хмур.

А Гостимир лежал рядом с расколотым фонариком. Видно было, что к нему даже не притрагивались, и это становилось понятно сразу. Осколок разворотил ему грудь вместе с кольчугой, другой снес юному певцу левую сторону головы.

"Вот так, — бухнуло в голову Олегу. — Ну и что я скажу Бранке?"

Они опустили труп Холода наземь. Йерикка спросил угрюмо:

— Где Морок? Тут его брат…

— Мороку-то уж поровну, — ответил Святомир, выпрямляясь. Скула у него была разодрана, висел чёрный лоскут снизанной кожи. И тут до Олега дошло, что раздавленное, лежащее на плаще — это и есть Морок. Против своей воли он повернулся туда. Под горло подкатило — смотреть оказалось трудно даже для повоевавшего человека. Очевидно, на Морока упал обломок скалы, раздавив ему грудную клетку и живот — внутренности вылезли через рот и лопнувший пах, обломки ребер пропороли грудь, глаза были выкачены и налиты кровью.

Олег сделал несколько шагов в сторону и одним судорожным позывом вывернул желудок — вода и желчь, он уже давно не ел.

— Под скалой стоял, — говорил тем временем Гоймир. — В нее и угадало. Меня-то швырнуло, что куклу соломенную… опамятовался — Гостимир мёртвый уж, от Морока-то одно ноги с-под валуна… Я — откатить… — он посмотрел на свои руки, как на чужие. — Помогли… А как часом перед матерью их буду — только и жила она светом в окошке, Холодом да Мороком… Так уж меня бы, мне-то все одно — жить, умереть…

— Что ты несёшь?! — Йерикка встряхнул двоюродного брата за плечи. — Язык-то прикуси, придурок! Тебе командовать еще!

— Про что? — спросил Гоймир, глядя на него. — Не встанут они в атаку больше. Не поднимем рук — то и будут бить в нас, пока всех не похоронят. И все…

Йерикка отпустил Гоймира. Против сказанного трудно было возразить…

…Убитых положили в ряд на камнях. Обезглавленный и выпотрошенный Холод. Раздавленный Морок. Разбитый, обожженный Яромир. Немногое, что осталось от Данока. Гостимир со стёсанным лицом и вскрытой грудью.

И — Одрин. С торчащим из груди осколком, похожим на нож. Осколком, попавшим точно в сердце последнего из трех братьев…

Шесть человек унес обстрел. Больше, чем потеряла чета за все прошедшее время, и самое ужасное, самое непереносимое — что погибли они от метала, обидной и нелепой смертью — не увидев врага… Из тех, кто остался жив, несколько были ранены — к счастью, никто — тяжело. Но тяжело было другое — стоять рядом с трупами товарищей.

Ветер трепал плащи, шевелил волосы над повязками. Мальчишки стояли, потупившись, держа мечи концами к земле. И мало кого тревожили свои раны. Бывает, что чужая боль сильнее — даже если это боль тех, кто уже не ощущает ее сам.

— Неладно, что схоронить вас честью не сможем, — послышался голос Гоймира. — Но кажется мне, что вам неплохо будет лежаться тут, над морем… — у него явно перехватило горло, и Гоймир несколько секунд молчал, только шевелился в забинтованной руке меч — словно цель отыскивал. — Вы все своих лет не пожили на свете белом. Но все вы за родную землю головы сложили — и не скажут о вас ни единого недоброго слова, пока жив хоть единый человек из племени Рыси… А вы к нам будьте опять. Ждем мы вас из вир-рая, не томите, станьте в племя снова, братья наши… — он повернулся к остальным и попросил:- Пойте уж, а я не сумею, горло…

Богдан шагнул вперед без раздумий. Конечно, далеко ему было до убитого Гостимира, но у него оказался звонкий светлый альт, и неплохо умел Богдан петь…

Хвала тебе, Дажьбог Сварожич,Солнце пресветлое!И тебе хвала, Перун Сварожич,Гром Небесный!И остальные подхватили:— Хвала племени Сварогову:И вам, навьи-предки.И вам, люди-потомки,И всей Верье славянской —Хвала ныне и ввеки!Славны преданья веками стояли!Славная память славным героям.Павшим за Верью. за веру славянства —Славная память и ввеки, как часом!Труд их и подвиг,Вера, преданьяИ нашему братствуОдно окреп и защита!Станем же смело, как встарь вставалиПредки, нам жизнь сохранившие!Станем же смело, не устрашившисьЗависти, злобы, ков вражьих!Бури проходят — одно сияетЩит Дажьбожий, солнце славянства!..

"А ведь это и правда так, — подумал Олег. И с удивлением понял, что плачет. Но это не были слёзы страха или горя… Это были слезы странной гневной радости, от которой кровь быстрее бежала по жилам и тяжелели кулаки. — Ну убили они этих ребят. Ну убьют и нас. Войну им все равно не выиграть. А умирать страшно, когда знаешь, что ничего после тебя не останется…"

А десять голосов взвились и загремели над морским прибоем:

Братья, знамя нашеПусть разовьется над нами —Жив дух славянский!

На этот раз Гоймир приказал не стрелять в парламентеров. Молодой хобайн-офицер поднялся к позициям горцев один, оставив сопровождавшего с белым флагом внизу, и стоял под дулами автоматов открыто, поигрывая веточкой вереска. Он был светло-русый, настоящий славянин, мало чем отличающийся от самих горцев, но заброшенный на ТУ сторону — непримиримый враг…

Гоймир вышел ему навстречу и, остановившись в нескольких шагах, спросил:

— Что сказать хочешь?

— То же, что хотели сказать те, кого вы убили, — спокойно ответил хобайн. Сдавайтесь, или никто из вас не увидит следующего утра.

— Клянусь Дажьбогом, — Гоймир вскинул руку, — и вереском, который ты держишь в руке, что никто из нас не сложит оружия. И пусть будет, как будет.

— Мы не пожалеем снарядов, — пообещал хобайн. Но лицо Гоймира уже стало скучающим, он повернулся и зашагал вверх по склону, к своим, больше не удостоив врага ни единым взглядом или словом…

…День тянулся, как похоронная мелодия. Ветер улегся, тучи висели над морем и скалами, как раньше. Изредка постреливали со стороны врага, но даже попасть не старались. Орудия пока молчали.

Олег искал Йерикку, а нашел Богдана. Сидя со скрещенными ногами под прикрытием камня, мальчишка что-то старательно малевал взятыми у Одрина маркёрами на куске плаща. Рисовальщик из Богдана был так себе, но Олег различил оскаленную морду рыси…

— Что рисуешь? — поинтересовался землянин. Богдан, увлекшийся своим занятием до полной глухоты, смущенно вскинулся, но тут же доверчиво ответил:

— Стяг наш рисую. А то в бою тоскливо уж очень, разом ничего над собой не взметнуть…

Олег постоял, посмотрел. А потом зашагал по камням дальше — и почти тут же обнаружил Йерикку на берегу звонкого ручейка, проложившего себе путь в гранитном основании скал. Рыжий горец сидел, прислонившись спиной к камням и обхватив колени руками. Он разулся, поставив куты рядом, тут же стоял пулемет.

— Привет, — сказал Олег, присаживаясь на уже привычным жестом подстеленную полу плаща. Достал наган, начал крутить на пальце, как ковбой в вестерне. Йерикка сидел совершенно неподвижно, глядя перед собой остановившимися глазами. И Олег вдруг заметил, что он слушает СиДи плеер. — Что там стоит? — поинтересовался мальчишка, с размаху бросая револьвер в кобуру.

— У Ревка взял, — Иерикка протянул наушники Олегу.

Ни музыка, ни слова Олегу знакомы не были. Молодой голос пел пол гитару и отделенный стук барабана — отчаянно и печально:

Это не игра.Вспомни, как вчераЭтим мальчикам был неведом страх?Автомат в руке,След от пули на виске —И последняя улыбка на губах…Я не говорю,Что бога нет,Но кто же знает,Для чего, смеясь жестоко,Нами он играет?!Я уверенВ том, что бог — шутник;Когда меня он примет —Я увижу,Как смеетсяОн над нами —Он все видит!Боже, дай ответ,Для чего в пятнадцать летТы назначил нам всех иллюзий крах?!Что ты скажешь нам,Когда завтра где-то тамМы увидимся с тобой на небесах?!.

— Что это? — спросил Олег, снимая наушники. Странно-безжалостный ритм, контрастировавший со словами песни, все еще звучал в ушах; Олег чувствовал нечто вроде легкого опьянения и в то же время — готовность кинуться в любую, саму проигрышную схватку. — Классная вещь.