Кортни. Книги 1-6 - Уилбур Смит

За завтраком Шаса посадил Майкла рядом с собой, и даже Изабелла была исключена из их разговора. Внезапная зрелость сына так поразила Шасу, что на следующее утро он приказал своему брокеру купить еще сто тысяч акций холдинговой компании, владевшей «Голден сити мейл».

Вечером накануне суда Манфред и Хайди ужинали в Вельтевредене, и за коктейлем перед едой Манфред выразил озабоченность, которую разделяли и Шаса с Сантэн.

– Обвинитель и суд должны не дать слушаниям превратиться из суда над убийцей и террористом в суд над нашей социальной системой и образом жизни. Международные акулы пера уже собрались, готовые выставить нас в самом дурном свете, как обычно искажая и превратно истолковывая нашу политику апартеида. Хотел бы я иметь власть над судом и прессой!

– Знаете, в этом я с вами не согласен. – Шаса передвинулся на стуле. – Полная независимость нашей прессы и беспристрастность судебной системы обеспечивают нам доверие всего мира.

– Не читайте мне лекций. Я сам юрист, – напряженно возразил Манфред.

Странно, что, несмотря на свою вынужденную и взаимовыгодную связь, они так и не стали настоящими друзьями, их антагонизм всегда готов был выйти на поверхность. Сейчас потребовалось некоторое время, чтобы напряжение спало и внешне они снова проявляли сердечность друг к другу. Только после этого Манфред сказал Шасе:

– Мы окончательно договорились с обвинителем не поднимать вопрос об участии вашей жены в преступлении. Помимо трудности процедуры экстрадиции из Британии – она, несомненно, попросит политического убежища, – тут другая сложность: ее связь с Мозесом Гамой. Черный мужчина и белая женщина… – На лице Манфреда отобразилось глубочайшее отвращение. – Это нарушение всех приличий. Если поднять и этот вопрос, обвинению не поможешь, а вот у желтой прессы появится возможность пороть чушь. Нет, никому из нас это не принесет добра.

– Я перед вами в большом долгу – за сына Шона, а теперь и за жену.

– Ja,– подтвердил Манфред, кивая. – Возможно, когда-нибудь я попрошу вас выплатить этот долг.

– Надеюсь, – сказал Шаса. – Не люблю быть в долгу.

Оба тротуара у Верховного Суда были забиты. Люди стояли плечом к плечу, заполняли и соседние улицы, затрудняя работу дорожной полиции и движение транспорта, так что машины в конце концов передвигались едва ли не ползком.

Криво свисавшую с одного из фонарных столбов газету с заголовком «Сегодня начинается суд над убийцей Гаем Фоксом» [293]толпа сорвала и растоптала.

Гуще всего толпа была возле украшенного колоннами входа в здание Верховного Суда, и всякий раз, как прибывал очередной участник драмы, журналисты и фотографы бросались вперед. Государственный обвинитель улыбался им и махал рукой, как кинозвезда, но остальные, устрашенные толпой, яркими фотовспышками и градом вопросов, торопились ко входу под защитой полиции.

За несколько минут до начала заседания в медленно движущемся потоке машин показался рейсовый автобус и направился к входу. По мере его приближения все громче слышалось пение, хор прекрасных африканских голосов ткал сложный ковер звуков, вызывая у слушателей мурашки по коже.

Когда автобус наконец остановился перед Верховным Судом, из него вышла молодая женщина-зулуска. На ней был пестрый, зелено-желто-черный кафтан – цветов Африканского национального конгресса, ее голову венчал тюрбан тех же цветов.

Беременность придавала Вики полноту и подчеркивала ее природную красоту. От застенчивой деревенской девушки не осталось и следа. Она высоко держала голову и двигалась с уверенностью и грацией африканской Эвиты [294].

Фотокорреспонденты и операторы сразу поняли, что им представляется необыкновенная возможность, и бросились со своим оборудованием вперед, чтобы запечатлеть ее черную красоту и голос, когда она пела волнующий гимн свободы.

– Nkosi Sikelel’ i Afrika– Боже, спаси Африку.

За ней, держась за руки, с песней шли остальные: редкие белые вроде Молли Бродхерст, индийцы, полукровки, как Мириам и Бен Африка, но большинство чистокровные африканцы. Они заполнили на галерее места, отведенные для небелых, и столпились в коридоре.

Остальное помещение суда заняла пресса и любопытствующие, отдельную часть зала отвели наблюдателям из дипломатического корпуса. Присутствовали все послы.

У каждого входа в зал суда стояли вооруженные полицейские, а клетку подсудимого окружили четыре унтер-офицера. Заключенный – убийца и опасный смутьян. Полиция не хотела рисковать.

Но когда Мозес Гама вошел в клетку, он не казался ни убийцей, ни смутьяном. В заключении он похудел, но это лишь подчеркнуло его рост и ширину плеч. Щеки ввалились, и кости лица и лба стали еще заметнее; как всегда, он стоял гордо, высоко подняв подбородок; в его глазах горел мессианский блеск.

Его влияние было так сильно, что он словно завладел помещением: он стоял перед собравшимися, и гул любопытства сменился почти осязаемыми благоговением и страхом. На галерее Вики Гама вскочила на ноги и запела, окружающие хором подхватили. Слушая ее прекрасный звонкий голос, Мозес чуть наклонил голову, но не улыбнулся и ничем не выдал, что узнал ее.

Песню свободы Вики прервал возглас:

– Stilte in die hof! Opstaan!– Тишина в зале суда! Встать!

Судья-президент [295]Кейпа, в алой мантии, что указывало на уголовный характер процесса, занял свое место под резным навесом.

Судья Андре Вилльерс, крупный мужчина, проводил судебные процессы ярко, стремительно. У него была репутация любителя вкусной еды, хороших вин и красивых женщин. Он был также известен тем, что приговаривал к самым строгим наказаниям за преступления, связанные с насилием.

Массивный, он возвышался на своем месте, оглядывая зал, пока зачитывали обвинение, но его взгляд падал по очереди на каждую из присутствующих женщин и задерживался пропорционально ее красоте и привлекательности. На Китти Годольфин он потратил по меньшей мере две секунды, и когда она улыбнулась своей ангельской улыбкой маленькой девочки, едва заметно кивнул, прежде чем перейти к следующей.

Мозесу Гаме было предъявлено четыре главных обвинения: два покушения на убийство, государственная измена и убийство. Все это были тяжкие преступления, но Мозес, слушая, ничем не выдавал своих чувств.

Судья Вилльерс