Пелагий Британец - Игорь Маркович Ефимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Корнелия сделала несколько стежков, потом посмотрела в окно.
— Начальник порта хорошо знал моего покойного мужа. Я могу ему сказать, что это мой дядя из Бурдигаллы направляется в паломничество по Святой Земле. Только мне придется помучить вашего путешественника семейной хроникой Глабрионов. Если зайдет разговор, начальник может справиться о здоровье родственников. Пусть он выучит имена, возраст, число детей. Надеюсь, ваш знакомый — человек образованный? Сможет он сойти за профессора университета?
Я заверил ее, что сможет. Я рассыпался в благодарностях.
Ведь она согласилась помочь, зная, на какой риск идет. И мне не было нужды обманывать ее, делать вид, будто опасность ей не грозит. Она помнила, что сделали с другой вдовой, которая дала приют еретику. Господи, как сложилась бы судьба нашего учителя, если бы он послушался в юности своего сердца и женился на этой женщине? Ее спокойная стойкость — не дала бы ему ту опору и защиту от житейских сует, которая так нужна была ему всю жизнь? Но, с другой стороны, если бы он был огражден от земных тревог и забот — стала бы душа его рваться ввысь с такой самозабвенной страстью?
Мы приехали в Остию утром третьего — последнего — дня. Встретились с Корнелией в «Часовне трех коридоров». Начальник порта выразил желание лично познакомиться с ученым путешественником. За недели, проведенные на мельнице, епископ Юлиан отпустил бороду. Он говорил, что под этой бородой его не узнает даже сам Пелагий, если им доведется отыскать друг друга на Востоке.
Решено было, что мне не следует появляться на территории порта. Лишний человек — лишние расспросы. Епископ Юлиан обнял и благословил меня на прощанье. Его лицо светилось в полумраке, как при нашей первой встрече, ночью, в Капуе. Как давно это было! Теперь мне казалось, что я прожил бок о бок с этим человеком всю его жизнь. Таблички и свитки с его рассказами Бласт утром повез в тайник к ювелиру Манию.
Епископ Юлиан вышел из часовни вслед за Корнелией. А я остался один — ждать и молиться. Пелагий учил нас, что страх — плохой пособник молитве. Когда душа объята страхом, она не может забыть себя, не может взывать к Господу с бескорыстной любовью и доверием. Но я все равно молился. Не о том, чтобы боль страха ослабла сейчас в сердце, а о том, чтобы душе моей были дарованы силы выносить эту боль и впредь. Ибо я предчувствовал, что тоска и ужас будут накатывать на меня, на всех нас все чаще. Ведь мы побеждены, разбиты — теперь это ясно. Наш учитель скрывается, наш вождь вынужден бежать.
Но одновременно с тоскливыми предчувствиями начали вдруг (не в ответ ли на молитву?) прорастать и слабые ростки надежды. Ведь солдатам разбитой армии разрешено возвращаться домой. И если сегодня все пройдет благополучно, если епископу Юлиану удастся уплыть в безопасную Киликию, мне больше не надо будет оставаться здесь. Я смогу оставить Италию, вернуться в Афины, опять увидеть Афенаис.
О, я знал, что я скажу ей по возвращении!
— Возлюбленная моя! Твой отец тяжело болен. Если он умрет, ты останешься в полной власти братьев. Никто в Афинах не позволит тебе жить самой по себе. Никто, кроме меня. Если ты согласишься сейчас, пока жив отец (а он, я уверен, даст согласие), выйти за меня замуж, мы будем жить с тобой в одном доме, но как брат и сестра. У тебя будет своя спальня, своя библиотека, свои служанки, свои деньги. Ты будешь встречаться, с кем захочешь, одеваться по собственному вкусу, проводить время за книгами, а не за прялкой и стряпней. И это будет продолжаться до тех пор, пока ты сама не пожелаешь стать со мной как одна плоть. Я дождусь, дотерплю. Счастья видеть тебя каждый день, говорить с тобой, слышать твой смех, парировать твои уколы, вместе горевать и радоваться над книгами будет мне довольно.
В южной стене часовни было овальное окно, и столб света из него медленно полз мимо меня в сторону алтаря. Какой-то монах молился у его подножия, время от времени касаясь лбом ступеней. Верующие забегали для короткой молитвы, притихали, просили сокровищ небесных, но вскоре, пятясь, уходили, чтобы вернуться к погоне за сокровищами земными. Погруженный в свои мечты и молитвы, я не обращал на них внимания. Вдруг кто-то опустился на колени совсем рядом со мной, и я услышал шепот:
— Корабль отплыл.
Лицо Корнелии казалось помолодевшим, тень улыбки скользила по губам.
— Начальник порта сказал, что почтет за честь проводить такого ученого путешественника до сходней. Они быстро нашли общую тему: старинные музыкальные инструменты. У начальника в коллекции есть даже двойной авлос, самбика и триганон. Собеседники немного поспорили о сравнительных достоинствах семиструнной кифары и пандурины. Но в том, что водяной орган не найдет широкого применения, они были единодушны.
Корнелия помолчала, потом спросила смущенно и тихо:
— Как вы думаете: там, за морем, он встретится с вашим учителем?
— Не знаю, — так же тихо ответил я. — Мы не знаем, где скрывается наш учитель сейчас. Но если я когда-нибудь увижусь с ним, я расскажу ему о том, что вы сделали для нас сегодня. И его благословение долетит до вас через любую даль и согреет.
Проводив Корнелию до инсулы «Младенец Геркулес», я побрел по улицам Остии один — опустошенный, легкий, растерянный. Вдруг я понял, что у меня нет ни крыши над головой, ни важного дела — заполнить оставшийся день, ни друга, к которому я мог бы явиться, не подвергая его опасности. Мне нужно было сосредоточиться, составить план действий. Но в опустевшей голове порхало только одно имя, проплывало в тумане только одно лицо — бесценное лицо Афенаис. Мне казалось, что, куда бы я ни шел теперь, как бы ни плутал по незнакомым шумным улицам, каждый мой шаг приближал меня к ней.
Вдруг я остановился перед высоким зданием, на котором сияла надпись «Бани Форума». И вошел. Да, это было именно то, что нужно. Только прыжками из жара в холод, из сухого пара в прохладный бассейн смогу я выгнать из тела застоявшийся страх, тоску, напряжение последних дней. Но прежде чем раздеться в аподитарии, я прошел его насквозь и двинулся к тем дверям, за которыми раздавались удары мяча, крики зрителей, топот
