Зори над Русью - Михаил Рапов

Фома шевельнулся, поднял голову. Болела шея, ломило все тело, но Фоме было не до этого. С опаской приподнялся.

«Эге! Наши, кажись, опять на приступ пошли».

Действительно. Задыхаясь матерным ревом, кашинцы шли к стенам, тащили веревки, лестницы, падали под ударами стрел. Фома, уже не таясь, поднялся из лопухов. На краю рва появились первые воины. Волной покатились вниз. Лязг доспехов, хриплое дыхание людей, свист стрел. Теперь, подойдя вплотную, осаждающие засыпали стены стрелами, чтоб помешать тверичам откинуть лестницы.

— Давай, ребята!

— Поддерживай!

Лестницы кое–как приткнулись к стенам.

«А ну, кто смелый?!» — и осаждающие бросились вверх. Нижние напирали на передних, которым приходилось расчищать себе место на стенах мечами. Сверху упал человек, за ним второй, третий. Потом валились уже кучами, не сочтешь, сколько, а снизу лезли и лезли новые. Там наверху кто–то все же сумел пробиться на стены, сверху сбросили веревки, и тотчас в них вцепились десятки рук, люди полезли на стены по веревкам.

В прежние времена Фоме самая стать была забраться в эту свалку, но сейчас Фома полез наверх совсем не первый.

«Ничаво, подерутся и без меня на сей раз», — рассуждал он, оправдываясь перед собой. Забравшись на стену, он не кинулся в сечу, а стал осторожно пробираться у края стены, вглядываясь в лица сражающихся. Лиходея не было. А кашинцы все напирали и напирали. Толпа тверичей поредела. Вдруг дверь из соседней башни распахнулась, и свежие силы обрушились на кашинцев. Фома оглянулся и замер. В двери стоял лиходей! У Фомки холодок пошел по хребту, наконец–то он разглядел и узнал его. Отец его ныне стоит во главе московских полков. Настанет время, сын по обычаю займет место отца. «Изменник, Иуда во главе ратей. Так не бывать тому!»

Фома принялся подкрадываться к лиходею. Но тот заметил Фому и кивнул на него тверчанам. Шестеро воинов насели на Фомку.

Фома отступил, отбиваясь, но врагов было много, они обошли Фому, к лестнице не пробиться, повернул к пролому кровли, накрывавшей стену, и, изловчаясь, полез наверх. Но едва он вылез, как на него набросились трое. Где и когда они успели забраться на крышу, Фомка не заметил.

Удержаться на крутом тесовом скате было трудно. Фома поскользнулся, и тут же враги опрокинули его, стали заламывать за спину руки. Кто–то крикнул:

— Веревку!

— Врешь! Меня скрутить! Как бы не так! — рычал Фома, но веревка уже стягивала ему локти. Тогда он головой ударил одного из врагов и, уже не думая об осторожности, хрипя ругательства разбитым в кровь ртом, рванулся вниз по скату, увлекая за собой двух воинов.

6. ПОДРУЧНЫЙ КНЯЗЯ МОСКОВСКОГО

Отфыркиваясь, Фомка сидел на земле и ругался:

— Вишь, дьяволы, пьяный я, што ли, штоб меня водой отливать!

Вокруг хохотали свои.

— Его выручили, вытащили из–под стен, водой отлили, а он лается.

— Будешь лаяться. Мало не утопили, — ворчал в ответ Фома, — а где тверичи, с которыми я вместе со стены летел?

— Оба насмерть!

— Ишь ты! А я как же уцелел?

— Тебе, дьяволу живучему, ничего не сделалось, хошь бы сломал чего.

— Сказал! Ломай сам, а мне чегой–то неохота, — огрызнулся Фомка, ощупывая себя. Все болело, и все было цело. — Как же я жив остался?

— Ты на тверечей упал, их задавил, а сам уцелел.

— Разве что так, — с сомнением согласился Фома. — А ну, робята, помогите встать.

Его подняли. Пошатываясь, он пошел к холму, на котором стояли, наблюдая за битвой, кашинские князья и московский воевода Боброк.

Подойдя, Фома с трудом согнул шею, кланяясь Боброку:

— К твоей милости, воевода. Дай коня. В Москву мне надобно немедля.

— Что так? — спросил Боброк, наклоняясь к нему с седла.

Фома придвинулся вплотную, вытянул шею и шепнул:

— Измену я открыл!

Боброк, не расспрашивая, не задумываясь, ответил:

— Бери моего гнедого. Конь резвый. Сегодня, на ночь глядя, ехать поостерегись, поезжай завтра, поутру.

Но тут вмешался князь Василий Михайлович Кашинский.

— Князь Дмитрий Михайлович Боброк, знай свое место! Московскую рать великий князь мне в помощь прислал, и хоть ты в московском полку воевода, а не волен ни в едином воине. Ишь как просто! С первого слова: «бери гнедого». Ты так всю рать по домам распустишь, меня не спросив и Твери не взяв. А ему, — князь Василий кивнул на Фому, — не то что коня давать, а кнутом по морде, чтобы знал, как от битвы бегать.

Боброк резко повернулся в седле, хотел сказать князю правду в лицо, что–де не привык воевода Боброк к таким речам, что стараниями князей Василия да Еремея стоят они под Тверью без толку, что кабы слушались его советов, так давно бы град взяли, а так, с наскока, Тверь брать — только людей переводить. Многое хотелось высказать, однако воевода сдержался, смолчал. Но не в Фомкином обычае было молчать.

— Это меня кнутом по морде?! Руки коротки, княже. Я рабом в самой Орде был и то ушел, а твоим холопом мне и подавно не бывать!

От такой дерзости князь побагровел, толкнул коня и, надвинувшись на Фомку вплотную, взмахнул кнутом. Но у Фомки от злости и силы вернулись. Уклонившись от удара, он перехватил рукоять кнута, и в его могучих пальцах она хрустнула, как соломинка.

Князь ухватился за меч, но ему на руку легла медвежья лапа Фомы, сжала кисть, и князь понял, что руки ему не поднять.

— Я же тя упреждал, княже, — спокойно, с укоризной сказал Фома, — вишь, как нехорошо получилось, а впрочем прости. — Низко поклонившись, Фома пошел с холма.

Будто ничего не заметив, воевода Боброк смотрел в сторону на башни Твери.

Князь Василий оглянулся по сторонам. Спасибо, никого на холме нет, никто сраму не видел. Рядом был только князь Еремей Костянтинович, этот сидел на земле и спокойно позевывал. Василий Михайлович спешился, сел рядом, помолчал, потом спросил негромко:

— Ерема, видел?

— Видел, — так же негромко ответил Еремей, — сам ты, Василий Михайлович, и виноват.

— Я?

— Ты! До седых волос дожил, а все куражишься.

— Что ж, от простого воина терпеть?

Еремей оглянулся на него с усмешкой.

— Ты пригляделся бы сперва, простой ли воин этот Фомка. Он даром, что татем был, а ныне только кузнец, но на Москве ему поверят, ибо князю Дмитрию он предан.

— Значит, и дерзить мне может. Воровство это!

Еремей только рукой махнул.

— Велика ты птица!

— Князь…

— Какие мы с тобой князья! Московские подручные. Вон Тверь осаждаем, этого нам племянник твой, князь Михайло, вовек не простит. Нет! Не простит! А чьими силами сражаемся? В московском полку, что нам в помощь придан, людей больше, чем у нас с тобой вдвоем. Тоже князья!