В поисках христиан и пряностей - Найджел Клифф

В Сеуте, где все началось, в алтаре церкви Санта-Мария-де-Африка на видном месте все еще стоит скульптура Богоматери, подаренная в 1421 году Энрике Мореплавателем. Португальский принц послал статую рыцарям ордена Христа, защищавшим город, и, говорят, она совершила множество чудес, хотя и не помешала Сеуте перейти на сторону испанцев в 1640 году, когда Португалия вела войну за независимость. Она и остается испанской, хотя владение ею яростно оспаривается Марокко, к побережью которого она льнет так же, как Гибралтар, противоположный ей Геркулесов столб, прилепился к Испании. Тут пути, столетиями протоптанные воинами за веру, еще не стерлись.

В последние годы Сеуте уделяли внимания больше, чем на протяжении нескольких прошлых столетий. В 2006 году Айман аз-Завахири, лидер группировки «Исламский джихад», окрещенный интеллектуальным главой «Аль-каиды», призвал к «освобождению» Сеуты [598] от христианской оккупации; два года спустя он провозгласил ООН врагом ислама за то, что ООН признала Сеуту неотъемлемой частью крестоносной Испании. Сеута перестала быть стратегическим трофеем, каким являлась когда-то, но через тринадцать веков после того, как исламская армия двинулась отсюда в Европу, и почти через шесть столетий после того, как, начиная свою африканскую одиссею, сюда вторглась Португалия, для некоторых она все еще символизирует контрнаступление мусульман на Запад.

Сходные идеи стояли за заявлением аз-Завахири в 2001 году, мол, падение аль-Андалуса было «трагедией». Для многих мусульман аль-Андалус кажется идеальным обществом, раем учености и культуры, а его утрата – началом долгого отступления ислама. Экстремисты оплакивают не толерантность, способствовавшую процветанию аль-Андалуса; с их точки зрения, Испания и Португалия оккупировали и продолжают оккупировать исламскую территорию, которую необходимо вернуть. Через три года после восхвалений прошлого в речи аль-Завахири группа сторонников джихада взяла на себя ответственность за взрывы в Мадриде, которые разнесли четыре пригородных поезда. «Мы с успехом проникли в сердце крестоносной Европы и нанесли удар по одной из баз крестоносного альянса» [599], – похвалялись они, добавляя, что целью этого была плата по старым счетам. Выражение «крестовый поход» в последнее время тоже звучало достаточно часто – и как инвектива террористов, и на волне событий 11 сентября из уст президента Джорджа Буша [600]. В одном заявлении исламистские лидеры объявили, что долг каждого мусульманина убивать американцев и их союзников по «альянсу крестоносцев-сионистов» [601], чтобы освободить мечеть аль-Акса в Иерусалиме.

Едва ли требуется говорить и тем не менее нужно сказать, что все акции террористов есть публичное оскорбление основного течения ислама. Мучительно ясно, что многие из этих заявлений, по сути, представляют собой зеркальное отражение христианской полемики в десятилетия, предшествовавшие эпохе Великих географических открытий. Еще более удивляют средства, которые выбирает «Аль-каида» для нанесения ответного удара Западу: разрушить коммерцию, взрывая самолеты и вызывая «кровоизлияние в авиационной промышленности, которая имеет столь важное значение для торговли и перевозок между США и Европой» [602]. Замените самолеты на корабли, а Атлантический океан на Индийский – и вернетесь на пять веков вспять. Трагично, но террористическая ловушка расставлена. Пока мы расходуем огромные ресурсы на войну с терроризмом и наши армии снова увязают на Ближнем Востоке, утверждения исламистов о затевающемся новом крестовом походе обретают все большую аудиторию, особенно когда их связывают с поддержкой, которую Запад оказывает Израилю. Тем временем многие люди на Западе начинают видеть в своих соседях-мусульманах пятую колонну, и обе стороны прибегают к приевшимся шаблонам, выставляющим соседей средневековыми фанатиками или выродившимися дьяволами.

С точки зрения, которую мы до недавнего времени считали безопасно современной, и после всех некрологов, которые писали историки, трудно понять, почему вернулся преследовать нас конфликт вековой давности. Если взглянуть шире, а только так можно увидеть его истоки, этот конфликт лежит в нашем общем прошлом.

Почти тысячу четыреста лет назад столкнулись, а после соперничали за богатства и души мира две великие религии. Обе имели общие корни, и обе несли практически ту же весть. Они были соседками с одним наследием и соперницами за одни и те же земли. Каждая претендовала на обладание высшей истиной, и каждая стремилась донести до всего человечества высшее откровение Господа. Обе торжествовали победу над смертью, но при всей благодати вечной жизни, какую они рисовали, и при всем утешении, какое обещали, общей их темной стороной стала воинственность. И для христиан, и для мусульман вера была не просто личным делом каждого, внутренним стремлением к невозможному идеалу, нет, это был публичный завет, дарованный Богом своему избранному народу, строить его царствие на земле, – и мало кого удивляло, что он претворяется посредством мечей и пушек.

Более восьми столетий христиане вели все ту же обреченную битву с мусульманами во все тех же привычных землях, когда несколько человек откололись и открыли новый фронт. Они отправились на задворки ислама – за союзниками и богатствами, которые надеялись обрести на Востоке. Вооруженные железной уверенностью, что им суждено распространять истинную веру, португальцы изменили ход истории. В 1522 году испанский хронист Лопес де Гомара объявил открытие путей в Восточную и Западную Индии «величайшим событием с сотворения мира, помимо сошествия и смерти Того, кто сей мир создал» [603]. Два столетия спустя гуманисты все еще высказывали эту мысль – только в более светском ключе. «Открытие Америки и прохода в Восточные Индии вокруг мыса Доброй Надежды – два величайших и важнейших события в истории человечества», – писал в 1776 году Адам Смит [604]. Оба эти события подтолкнули плавания португальцев, и для большинства современников Смита они были равно весомы. Но даже когда стал ясен размах открытия, совершенного Христофором Колумбом, давно уже было очевидно, что для победы на Западе нужно сперва покорить Восток.

Когда Васко да Гама вошел в Индийский океан, Европа смогла наконец поверить, что мировой баланс сил сместился на ее сторону. Когда вынашиваемые столетиями фантазии уступили место зафиксированным на картах фактам, открылись новые не только географические, но и интеллектуальные горизонты. Основывались колонии, в неведомых доселе местах строились церкви, и превосходство ислама уже не казалось неопровержимым. Огромные запасы ресурсов – драгоценных металлов, человеческих и, разумеется, пряностей – подпали под контроль христиан, и у Запада наконец появились средства сдержать и со временем отразить османскую угрозу у своего порога [605]. Без этого судьба значительной части Европы, поселений в Америке и открытия новых, тогда еще неведомых земель могла бы пойти по иному пути.

Это Васко да Гама положил начало долгим, богатым событиями векам западного империализма в Азии [606], и именно успех глобального крестового похода, известного как эпоха Великих географических открытий, позволил западному христианству отмахнуться от старого соперничества с исламом как от пережитка более темных веков. Однако это соперничество оставалось мощным подводным течением истории, даже когда христиане сражались с христианами, мусульмане с мусульманами, а временами объединялись против общего врага [607]. Для исламистов, которые мечтают о возрожденном халифате, управляющем восстановленной империей, война еще не закончена, а мировой порядок, основанный на волне краха колониализма – включая образование ООН и саму концепцию демократии, – глобальный западный заговор для внедрения чуждого образа жизни, иными словами, крестовый поход, но только в более изощренном обличье. Тем временем начинается новая эра, в которой Индия и Китай вновь занимают свое традиционное место движущих сил мировой экономики, и, однако, как раз теперь, когда нам следовало бы конкурировать за глобальные рынки и умы людей, мы обнаруживаем, что нас затягивает в давний религиозный конфликт.

Удариться в фатализм легко. Может показаться, что христиане и мусульмане так давно разделились на два враждебных лагеря, что ничего уже нельзя поделать. Ни у кого нет монополии на истину, и все заинтересованы во взаимопонимании, однако взаимное недоверие коренится слишком глубоко. Сотрудничество иногда процветает, но религиозные войны никогда не прекращаются.

Есть и иной путь – путь, показанный многими мужчинами и женщинами, которые инстинктивно отвергали разделение земного шара на соперничающие религиозные блоки. Были мусульмане Кордовы и Багдада, алхимики бурного взаимодействия культур. Были христиане Толедо и Сицилии, поддержавшие эту прогрессивную традицию. Был Фридрих II, договорившийся с султаном об аренде Иерусалима. Был Мехмед Завоеватель, образованный тиран, превративший Стамбул в горнило народов. Был Леонардо да Винчи, стремившийся просвещать патронов там, куда заводила его судьба. Были даже короли и королевы Франции и Англии и их союзники, султаны Османской империи. Подобно первым крестоносцам, было также бесчисленное множество европейцев, очарованных древними культурами Азии и перенявших местный образ жизни – к ужасу оставшихся дома современников.