Корабли идут на бастионы - Марианна Яхонтова

– Пророк запрещает мусульманам быть в море больше года. Вся беда оттого, что мы шляемся по водам слишком долго.

Хафиз никогда не слыхал об этом запрете, и слова Кара-али упали перед ним, как молния с неба.

Запрещает сам пророк?.. Он хочет, чтобы люди возвращались к своей земле и к своим семьям! Он знает, что иначе дочери и сыновья правоверных станут бродить по дорогам! Хафиз всегда верил, что пророк желает людям добра.

Он поднял кулак не для того, чтобы кого-нибудь ударить. Ему казалось, что так слова его будут иметь больше силы.

– Га! – закричал он. – Мы сражались! Мы голодали! Мы получали раны! Считай! Считай! Осман! Хватит ли пальцев? Нельзя сосчитать! И все для чужеземных собак! Для греков, для итальянцев, которые прокляты пророком. И теперь они убивают мусульман, когда мы прогнали от них французов.

– За весь поход – ни одного пиастра! – отозвался тот, кого Хафиз называл Османом.

Это был человек высокого роста с розовой кожей и редкими усами. Сквозь узкие щели его век блестели беспощадные холодные глаза. Говорили, что, перед тем как его забрали в матросы, он по ночам отправлял к аллаху запоздалых прохожих, и они всплывали потом со дна Золотого Рога, раздетые догола.

– Нам ни разу не выдали жалованья! – продолжал он, еще больше прищуривая веки. – Ты прав, Хафиз, война должна давать деньги и добычу. Если она ничего не дает, надо сидеть дома.

И он ударил сильной розовой рукой по плечу Хафиза. Но Хафиз оттолкнул его. Никто не должен был мешать ему излить то негодование и обиду, которые скапливались капля за каплей и теперь подступили к горлу.

– Они говорят: Неаполь! – кричал он. – Я не слыхал о таком городе, и я не хочу идти туда.

– Мы тоже не знаем Неаполя и не пойдем туда, – повторил Осман.

И десятки голосов закричали:

– Мы не пойдем в Неаполь. Пусть эскадра идет домой!

– Нас заставят идти, – сказал Кара-али. – Ушак-паша хочет, чтоб мы послезавтра отплыли в Неаполь. Спросите хоть самого Фетих-бея.

Шум человеческих голосов пронесся по баку, как ливень.

– Адмирала Фетих-бея! Сюда к нам адмирала Фетах-бея!

И вся толпа матросов с криком и топотом устремилась к дверям адмиральской каюты. Ни один офицер не встретился им на дороге, словно их не было на корабле, но Хафиз, возбуждение которого дошло до высшей точки, не приметил в этом ничего необычайного. Он настолько забылся, что забарабанил в дверь адмиральской каюты кулаком.

Дверь сразу подалась, и перед матросами появилась обрюзгшая широкая фигура Фетих-бея. В зубах у него была длинная трубка, из которой поднимались седые пряные колечки. Он вовсе не казался удивленным и с важностью исподлобья поглядел на матросов.

– Чего вы хотите? – спросил он и вынул чубук изо рта.

– Мы хотим назад! Домой! Сам пророк не велит! – неистово закричал Хафиз, поднимая кулаки и вновь прижимая их к груди. – Мы не пойдем в Неаполь, понимаешь?

За ним загремела вся палуба. Огромные тени закачались в слабом свете коптившего фонаря.

– Возвращайся! Мы не хотим сражаться за тех, кто избивает нас на улицах! Назад! В Стамбул!

Фетих-бей снова затянулся дымом. В темноте никто не заметил, как дрожали его веки и крепко стискивали трубку толстые пальцы. Все-таки, даже когда обладаешь дальновидностью и спокойным характером, трудно не испытывать страха перед разъяренной толпой.

– Зачем так шуметь? – сказал он. – Я сам не хочу плыть в Неаполь. И я сам, как все правоверные, почитаю пророка.

Хафиз нерешительно опустил руки.

– Если знаешь, зачем идешь? – спросил он изумленно.

– Если знаешь, зачем не платишь жалованья? – прозвучал жесткий, холодный голос Османа.

Фетих-бей щурился на коптивший фонарь.

– Деньги пришли, завтра вы получите половину, – сказал он протяжно. – А идти или нет в Неаполь, решаю не я. Я передам ваше требование адмиралу Кадыр-бею и Ушак-паше. Кровь османов слишком дорога, чтоб проливать ее за чужеземных собак.

Он одобрительно посмотрел на Кара-али, тихо повернулся большим грузным телом и закрыл за собой дверь каюты.

В эту ночь никто не мешал матросам корабля патрон-бея делать все, что они хотели. Не слишком доверяя обещаниям адмирала, они расположились лагерем на шканцах и близ его каюты. Они не хотели спать. Неожиданная свобода пьянила, как вино. Перебивая друг друга, матросы строили планы, и чем невероятнее был план, тем легче ему верили.

Хафиз предлагал, не заботясь ни о ком, в том числе и командах других кораблей, поднять поутру паруса и плыть в Стамбул.

– А ты найдешь Стамбул? – спросил Осман. – Ты знаешь, где он?

– Он там, где восходит солнце. Кара-али посоветовал послать надежных людей на другие корабли.

– Ты умный человек, – сказал он Хафизу – Ты громче всех говоришь правду. Другие тоже захотят в Стамбул.

– Если мы пошлем людей, об этом узнают и адмирал Кадыр-бей и сам Ушак-паша, – возразил Осман.

Хафиз легкомысленно отвечал:

– Пусть узнает. Мы не боимся никого.

С тех пор как начальство само испугалось его, Хафиза, он почувствовал себя сильным.

– А вот узнаешь, когда Ушак-паша заговорит с тобою.

Но Хафиза уже нельзя было унять ничем. Предполагаемые препятствия приводили его в бешенство.

– Тогда мы уйдем одни. Если офицеры не захотят, мы выбросим их за борт! – кричал он. – Мы не трусы, мы не испугаемся! Мы возьмем Фетих-бея за его жирный кадык.

И всем очень понравилось, что Фетих-бея на самом деле можно было взять за его жирное горло.

На рассвете корабль стал похож на осажденную крепость. Матросы разобрали ружья и набили патронами свои широкие пояса.

Хафиз ходил, как ощеренная птица, и, встряхивая в горсти свинцовые пули, кричал у дверей Фетих-бея:

– Вот что будет с теми, кто поведет нас в Неаполь.

При этом он щелкал курком и стучал прикладом. Хафизу казалось, что настал один из тех всемогущих дней, которые аллах посылает людям, чтобы исполнились все их желания.

Кое-кто уже отправился в трюм растаскивать запасы. Двое охотников вызвались оповестить о происшедшем соседний корабль и ушли на капитанской шлюпке.

Когда солнце подняло над морем свой золотой горб, команда с ружьями в руках была уже вся на палубе.

Решили снова вызвать из каюты Фетих-бея, и пусть он прикажет ставить паруса и поднимать якоря.

Снасти, как красная паутина, светились в зареве восхода. Влажный шкафут казался выкрашенным суриком.

– Если не послушают наших слов, пусть заговорят наши ружья! – кричал Хафиз, и лицо его горело, как горел над морем восход.

Никто не знал, как это случилось, что среди шума на палубе кто-то услышал плеск, знакомый плеск шлюпки, идущей на веслах. Матросы кинулись к борту. Темный силуэт, по бокам которого то и дело вспыхивали пучки алых искр, быстро приближался к кораблю.

Кто-то окликнул шлюпку. С нее не ответили. Молчание это было неприятным и странным. Нельзя было понять, что оно в себе таило. А между тем шлюпка уверенно шла к тому месту, где был спущен адмиральский трап.

Весла разом застыли в воздухе, и шлюпка, чуть покачиваясь, коснулась трапа. На корме ее поднялась и стала во весь рост темная сухощавая фигура.

Кара-али почувствовал, как по телу его пробежал огонь и сердце остановилось.

Трап уже скрипел. По ступеням его поднимался Ушак-паша.

В планах Кара-али было рассчитано многое, но он никак не ожидал, чтобы Ушак-паша один, без вооруженной охраны, явился на взбунтовавшийся турецкий корабль.

Наваливаясь друг на друга, хватаясь за ванты, матросы смотрели на адмирала с жадной, тяжелой тревогой. Раз, другой звякнули ружья, и на палубу опустилась нестерпимая душная тишина.

Было слышно, как поскрипывают черные короткие сапоги адмирала. Еще один шаг – и он остановился перед тесной толпой матросов. Сотни лиц одинаково напряженно глядели на него.

Кара-али затаил дыхание. Ему казалось, что человек этот идет по острию ножа. Откуда могло быть у него это спокойствие, если б аллах не даровал ему бессмертие и вечную удачу. И Кара-али вдруг почувствовал, как в жилы его, против воли, вливаются страх и холод.

Ушак-паша сунул под мышку трость, которую держал в руке. Он вынул из-за обшлага мундира платок и вытер соленые блестящие капли воды, брызнувшей из-под весла на его рукав. Жест был таким простым и спокойным, что все, кто стоял на палубе, поняли, что человек этот не только ничего не боится, но даже и не думает о том, что тут можно чего-нибудь бояться. Толстый Фетих-бей стоял позади него на почтительном удалении, и теперь на его одутловатом лице Хафиз мог бы распознать настоящий, неподдельный трепет и еще большее изумление.

Ушак-паша коснулся тростью плеча Хафиза, который мешал ему идти дальше. Анатолиец отступил назад, и ружье его тяжело стукнулось прикладом о палубу.

Кара-али глядел на отступившего Хафиза горящими ненавидящими глазами. Он понял, что это ничтожное мгновение решило все. Власть имени и славы непонятного русского адмирала сопутствовала ему всюду. Страх и привычка к повиновению всех этих только что кричавших и безумствовавших людей довершали остальное.