Люди сороковых годов - Алексей Писемский

- Вихров, посмотрите, сколько земляники! Давайте ее собирать!.. - И с раскрасневшимися щеками и взбившимися немного волосами, в своем белом платье, она, как фея лесная, начала перебегать от деревца к деревцу, нагибаться и брать землянику.

- Подите сюда, нате, кушайте! - говорила она, отбирая лучшие ягоды и подавая их Вихрову. - А это нате вам! - прибавляла она, подавая ветку похуже Живину.

- А я и за то спасибо-с! - говорил тот с каким-то комическим голосом.

- Постойте! - кричала Юлия. - И грибов пропасть! Смотрите: раз, два, три, будемте собирать и грибы!

- Будемте-с, будемте! - согласился Живин. - А в монастырь придем и изжарим их, - говорил он и принялся усерднейшим образом отыскивать грибы.

- Вы знаете, я готов все ваши самые капризнейшие желания исполнять, говорил он.

- Будто?.. - спросила Юлия, подняв немножко губку.

Она вообще, кажется, на этот раз несколько молодилась и явно это делала для Вихрова, желая ему представиться посреди природы веселою и простодушною девочкою. Старик Захаревский, наконец, прислал сказать, что пора выйти из лесу, потому что можно опоздать. Молодежь с хохотом и с шумом вышла к нему. У Живина были обе руки полнехоньки грибами.

- Не смейте же ни одного из них уронить! - приказывала ему Юлия, а сама подала руку Вихрову, проговоря:

- Поведите меня, я устала.

- Ему руку вашу дали, а мне желаете, чтобы я гриб съел, - острил добродушно Живин.

- А вы чтобы гриб съели! - подхватила с лукавой усмешкой Юлия.

Вскоре затем показалась монастырская мельница, та самая, с которой некогда бедный Добров похитил мешок. Она была огромная; перила на гати ее почему-то выкрашены были государственным цветом, как красятся будки и казенные мосты; около нее стояли две телеги, а около телеги две молоденькие бабенки. Старик монах-мельник, седой, как лунь, и сверх того перепачканный еще в муке, сидел на солнышке и чинил себе сапоги. Мельница шумела всеми своими двенадцатью поставами; вода с шумом рвалась через загородь; омут виднелся, черный, как сажа. Путешественники наши подошли к старику-монаху. Юлию очень мучила жажда от ходьбы, а может быть, и оттого, что она опиралась на руку весьма приятного ей кавалера.

- Пить, пить, пить! - кричала она, желая представить пигалицу.

- Дедушка, дай барышне напиться водицы, а я тебе за это грибы отдам, говорил Живин, кладя старику в подол кафтана все грибы.

- А вы не хотите беречь грибов - смотрите! - погрозила ему Юлия пальцем.

- Что мне теперь; беречь для вас ничего уж я не стану! - шутил Живин.

Старик между тем взял грибы, ушел с ними на мельницу, откуда принес ковшичек, зачерпнул им воды и подал. Все напились.

- Вы давно, дедушка, в монастыре? - спросил его Вихров.

- Давно; двадцать вот уж годов при одной мельнице служу, - отвечал монах немножко сердитым голосом, - я в ней все уставы знаю!.. Что ни сломайся, николи плотников не зову - все сам!

- А вы из какого звания? - продолжал Вихров.

- Какого звания - мужик простой, служить только богу захотел, - а у нас тоже житье-то! При монастыре служим, а сапогов не дают; а мука-то ведь тоже ест их, хуже извести, потому она кислая; а начальство-то не внемлет того: где хошь бери, хоть воруй у бога - да!.. - бурчал старик. Увидев подъехавшего старика Захаревского, он поклонился ему. - Вон барин-то знакомый, - проговорил он, как-то оскаливая от удовольствия рот.

- Что, мы службу застанем в монастыре? - спросил тот.

- Где тут, какая теперь служба, - отвечал опять как бы с сердцем монах, - настоятель-то в отлучке, а братия вся на работе.

- Ну, может, захватим кого-нибудь! - сказал Захаревский и велел кучеру ехать.

Молодые люди пошли за ним.

Вихров на прощанье дал монаху рубль.

- Ну вот это благодарю, - сказал тот, а потом сел и опять принялся починивать сапоги.

Подходя к самому монастырю, путники наши действительно увидели очень много монахов в поле; некоторые из них в рубашках, а другие в худеньких черных подрясниках - пахали; двое севцов сеяло, а рыжий монах, в клобуке и подряснике поновее, должно быть, казначей, стоял у телеги с семянами. Захаревский послал своего кучеренка к этому монаху; тот ему передал что-то от барина. Монах кивнул ему в знак согласия головою и быстрыми шагами пошел к монастырю, - и когда путники наши вошли в монастырскую ограду, он уже ожидал их на каменном крыльце храма. По званию своему он в самом деле оказался казначей.

- Молебен угоднику желаете отслужить? - спросил он.

- Непременно-с, непременно, - отвечал старик Захаревский, с трудом всходя своими старческими ногами на ступеньки.

В Тотском монастыре находились мощи угодника, основавшего самый монастырь. Вихров никогда не видал мощей и в этот раз решился посмотреть их. Рака угодника помещалась в маленьком приделе. Она была вся кованая из серебра; множество лампадок горело над ней. Монах, стоящий при мощах, был худ, как мертвец. Рыжий казначей сам стал служить молебен, и с некоторою торжественностью. Старик Захаревский весь молебен стоял на коленях и беспрестанно кланялся в землю, складывая руки, и несколько раз даже слезы появлялись на его глазах; Юлия тоже молилась с благоговением, Живин - с солидностью и степенностью. Вихров, когда молебен кончился, обратился к казначею:

- Батюшка, я могу видеть самые мощи? Они, кажется, не под спудом?

- Можете, - отвечал казначей и посмотрел на худого монаха. Тот подошел к раке, отпер ее висевшим у него на поясе ключом и с помощью казначея приподнял крышку, а сей последний раскрыл немного и самую пелену на мощах, и Вихров увидел довольно темную и, как ему показалось, не сухую даже грудь человеческую. Трепет объял его; у него едва достало смелости наклониться и прикоснуться губами к священным останкам. За ним приложились и все прочие, и крышка раки снова опустилась и заперлась.

- Ночуете, полагаю? - спросил их казначей.

- Ночуем, уж позвольте келейку, - отвечал Захаревский.

- Есть много свободных, - отвечал монах. - Теперь погуляйте пока в нашем монастырском саду, потом просим милости и за нашу трапезу монашескую, не скушаете ли чего-нибудь.

Путники наши поблагодарили его за это приглашение и пошли в сад, который сам собой не представлял ничего, кроме кустов смородины и малины; но вид из него был божественный. Угодник, по преданию, сам выбирал это место для поселения своего; монастырь стоял на обрыве крутой горы, подошва которой уходила в озеро, раскидывающееся от монастыря верст на пятнадцать кругом. В настоящий день оно было гладко, как стекло, и только местами на нем чернели рыбачьи лодочки. Над озером и над монастырем, в воздухе, стояла как бы сетка какая облачная.

- Что это, дым, что ли? - спросил Вихров.

- Нет, это мошкара озерная, - отвечал старик Захаревский.

Вскоре затем раздался звон в небольшой колокол: это сзывали к ужину. Вихров увидел, что из разных келий потянулись монахи; они все на этот раз были в черных подрясниках и все умылись и причесались. Трапеза происходила в длинной комнате, с священною живописью на стенках; посредине ее был накрыт грубой скатертью стол; перед каждым монахом стоял прибор, хлеб и ставец с квасом. При входе Вихрова и его спутников монахи пели речитативом передобеденную молитву. Наконец, все уселись, и казначей гостям своим предложил почетные места около себя; подали щи из рыбы и потом кашу. Квас и хлеб, как и во всех наших монастырях, оказались превосходными. Вихров стал прислушиваться к разговору между монахами.

- Под Тиньковым ничего ныне рыбы не попало, ни щеки!.. - говорил один монах другому.

- А в прежние-то годы сколько зачерпывали тут, - отвечал ему товарищ его.

- Всего ныне в умаленьи стало: и рыбы и птицы, - продолжал первый монах.

- В низях-то куда земля мягче пошла - порох! - толковали в другом месте.

Все это Вихрову очень понравилось: никакого ханжества, ни притворной святости не было видно, а являлась одна только простая и трудолюбивая жизнь.

После ужина их отвели в гостиницу и каждому хотели было дать по отдельной комнате; но богомольцы наши разместились так, что Захаревский с дочерью заняли маленькое отделение, а Живин и Вихров легли в одной комнате.

Первый, как человек, привыкший делать большие прогулки, сейчас же захрапел; но у Вихрова сделалось такое волнение в крови, что он не мог заснуть всю ночь, и едва только забрезжилась заря, как он оделся и вышел в монастырский сад. Там он услыхал, что его кличут по имени. Это звала его Юлия, сидевшая в довольно небрежном костюме на небольшом балкончике гостиницы.

- Вы не спите?

- Нет, а вы?

- Тоже, - ужас: всю ночь не спала! Подите сюда на балкон, - отсюда лучше вид! - прибавила она ласковым голосом.

- Нет, мне и здесь хорошо! - отвечал ей Вихров небрежно. - Но что это такое за пыль? - прибавил он, взглянув на землю и разгребая ногой довольно толстый слой в самом деле какой-то черной пыли.