Танец с огнем - Екатерина Мурашова

Одеться врачу-практику – дело минуты. Щегольский докторский чемоданчик – подарок Марины и ее мужа к окончанию университета – всегда стоит готовым возле моей кровати. Ополоснуть руки, лицо…

Настя: я выйду, снаружи подожду. Фрол Матроса седлает уже, Эфир резвее, но вам с ним не сладить… – опытная служанка, понимает, что человеку, разбуженному посреди ночи, надо на горшок сходить.

Надя, устойчиво на пороге, уже удивительным образом одетая и завернутая в плед: Аркадий Андреевич! Я с вами поеду, помогу!

– Ни в коем случае! – сразу, чтобы не терять времени, режу я. – Будете только под ногами мешаться. Колдунья – наверняка опытная повитуха, чего мы вдвоем не сделаем, тому и не бывать… А сейчас выйдете и дверь закройте, будьте добры…

Надя исчезает. Обиделась? Разозлилась?

Не так важно. Потом.

По дороге узнаю от сопровождающего меня паренька, что дочь лесника Таня – немолода и горбата. «Прям она таковская баба-яга, только помоложе! – жизнерадостно хихикает дурачок. – Оттого и живет в лесу, и к людям не кажется. Кто только на нее польстился-то?»

Все будет зависеть от того, как именно лежит ребенок и насколько уверенно работают сердце и почки роженицы. Будем бороться. А если ребенок еще жив и придется выбирать? Желанный ли ребенок? Надо будет спросить этого лесника, что ли…

Лес расступился внезапно и недалеко, словно подняли занавес в небольшом театре. На сцене горел масляный фонарь, злобно лаяли невидимые собаки, и метался у низкого входа в дом густо заросший бородой мужчина.

Колдунья Липа оказалась невысокой и круглой, в белой косынке и белом, заляпанном кровью фартуке, похожая на сказочного Колобка.

– Молодой какой, – разочарованно пробормотала она, увидев меня. Но на чемоданчик мой взглянула понимающе, с надеждой. Стало быть, не всегда жила в лесу и зельями лечила.

Ребенок шел очень необычно, прикрыв головку локтем, да еще и обвившись пуповиной.

Я осмотрел мать. Горб у нее был впечатляющих размеров, должно быть, ранняя детская травма и после – прогрессирующий сколиоз. Но сердце работало хорошо. Пока. У ребенка тоже прослушивалось сердцебиение, правда, совсем слабое.

– Ты такое видал? – пыхтя, как каша в горшке, спросила колдунья.

– Именно такое положение плода – нет, – честно признался я.

– Попробуешь развернуть? Закрут пуповины влево, стало быть, крутить в обратную сторону. Я пробовала два раза уже, не получилось. Ерунда, конечно, но он как будто сопротивляется, не хочет вылезать. Может быть, ручку ему сломала…

– Буду пробовать, конечно, – согласился я. – Введу препараты, чтобы мышцы расслабить. Может быть, если получится, и ребенку тоже – мне мой учитель показывал – судя по состоянию сердца, ему все равно минуты осталось жить, так пусть хоть не мешает…

Я подмигнул колдунье, пытаясь ее подбодрить – она была старой и, стараясь развернуть ребенка, явно выбилась из последних сил. Не хватало еще забот – ее приводить в чувство.

– Есть еще способ… – негромко сказала Липа и позвала в проем двери. – Эй, Мартын! У тебя ледник есть?

– Конечно, как не быть! – тут же донеслось оттуда.

– Притащи кусок льда с голову младенца, а после сразу – кастрюлю с горячими углями. И во что завернуть.

Я не первый раз сталкивался с так называемой народной медициной и вовсе не склонен отвергать все с порога. Но если она, к примеру, вздумает жечь роженице пятки и охлаждать при этом макушку…

Роженица, кстати, была в сознании. Лицо у нее, в отличие от изуродованного болезнью тела, было, на мой взгляд, вполне привлекательное, только очень измученное. Звуков она не издавала практически никаких. Дышала тяжело, но ровно, со свистом. Возможно, впрочем, что этот свист у нее всегда, от сдавленной грудной клетки. От угла прокушенных губ течет тоненькая струйка крови. Можно ли напрямую спросить: насколько ей нужен этот ребенок? Какие у меня степени свободы?

Наверное, нельзя. Взваливать на нее еще и это? Нет! Придется решать самому.

Горячую кастрюлю Липа пристроила между тем роженице на живот. Тепло и расслабление мышц. Лед – между ногами, для головки младенца – для замедления кровообращения и всех процессов – это позволит ему протянуть чуть подольше, и что ж, в острый момент тут все будут решать именно минуты. Недурно. Неглупо.

– Ну что, приступаешь?

– Приступаю.

А что мне оставалось?

– Как тебя звать-то?

– Аркадий.

– Что ж, командуй тогда, доктор Аркаша! – сказала колдунья-колобок, как-то неуловимо подтянувшись и даже помолодев.

И я, к мистическим прозрениям вовсе не склонный, вдруг проникся стопроцентной уверенностью, что когда-то давно Липа ассистировала при операциях во вполне традиционном лечебном заведении, разительно отличающемся от избушки на курьих ножках.

Пять часов подряд. Если бы творец существовал на самом деле, мне следовало бы немедленно признать его безумным. Сотворить такое для «слабой», так сказать, половины человечества…

При том все было похоже на литургию, которую мы согласно служили втроем. Горбатая Таня нам с Липой активно помогала, выполняя все мои указания. Ее отец – активно мешал, маяча на периферии перевирающим все происходящее евангелистом.

В какой-то момент я не выдержал и спросил вслух, но скорее все же себя, чем кого-то другого:

– Спасать ли ребенка?

Но Таня ответила, неожиданно (в ее-то состоянии!) здраво:

– Да как хочешь. Но если уж его не спасешь, так и меня отпусти. Добра я от него не жду, но чего мне тут без него делать-то? Надоело все…

Я понял так, что надо тащить обоих.

И в конце концов, как это ни удивительно, вытащил.

У ребенка ручка была сломана в двух местах. Один раз еще, видимо, Липа отметилась, а другой уж, должно быть, я. Колдунья (как на ногах-то, старая, держалась?!) его понесла обмывать в корыто, а я дал Тане опия и подштопал там у нее кое-чего (пришлось все-таки разрезать). Ребенка меж тем положили на расстеленную на доске у печки пеленку.

– Ох, Аркаш, глянь-ка!

Я его еще прежде, как родился, осмотрел: в меру крупный, нормально доношен, руки-ноги на месте, сердце работает хорошо, пуповиной вроде тоже не очень удушился. Даже желтухи нет… Ну а что рука сломана, что ж… По нашим лесным горбатым обстоятельствам это – малое зло. Бог даст – срастется.