Кононов Варвар - Михаил Ахманов

«Топор, – напомнил Трикси. – Идрайн поднял огромный топор. А дальше что?»

– Танец маленьких лебедей, – молвил Ким и тут же хлопнул себя по затылку. – Тьфу, дьявол! Дальше будет про Аррака. Конечно, про Аррака – обманутого, разгневанного! Он у нас лебедем не танцует, у него другое амплуа…

Покинув остывающее тело Гор-Небсехта, Аррак несколько кратких эонов парил в пространстве. Душа колдуна уже отлетела в холод и мрак Серых Равнин, а древний дух наслаждался мгновениями полной свободы, пытаясь в то же время нащупать ауру нового избранника. Лишенный чувств, присущих человеческому разуму и телу, он был слеп и глух до обретения плотского облика, однако мог ощущать эманации жизни, пульсировавшие вокруг. Одна из них напоминала грязный пересыхающий ручей, мерзкую сточную канаву, из коей не пожелал бы испить даже последний из злодеев, даже ничтожный нищий, томимый смертельной жаждой. Аррак безошибочно определил, что источавшая зловоние аура принадлежит киммерийцу. Тот, вероятно, являлся наемным убийцей, трусливой и омерзительной тварью, готовой за пару монет резать глотки беззащитным женщинам и детям. Не то чтобы их жизнь или смерть волновала Аррака, но он знал, что воистину великий никогда не унизится до дешевого убийства; великих интересуют не мешки с монетами, а власть, и цена их деяний не измеряется деньгами.

Нет, этот жалкий киммериец не мог стать новым избранником – в чем Аррак не сомневался и прежде. А потому он устремился к сероликому, чья аура, источавшая холодную силу, притягивала его, словно магнитом.

Неощутимой тенью он скользнул в его сознание, в разум, который является преддверием души. Он готовился увидеть привычную картину – многоэтажный запутанный лабиринт с просторными парадными залами, широкими коридорами, полутемными камерами и погруженными в вечный мрак каморками. Он ожидал обнаружить там все то же, что таилось в сотнях человеческих душ, служивших ему вместилищем на протяжении тысячелетий: страсть к богатству и власти, жестокость и хитрость, гордыню, самомнение, отвагу и горы сундуков, в которых сложены воспоминания – память о перенесенных обидах, о днях торжеств и поражений, о муках зависти, ревности, любви, радости и горе. Он рассчитывал нырнуть к кривые переходы и узкие тоннели, погрузиться в глубокие шахты, где гнездилось все смутное и туманное, полузабытое и тайное, влиявшее на человеческие побуждения, желания и мысли. Он торопился в самый темный, самый дальний закоулок, в тупик, где хранились неосознанные чувства комочка плоти, некогда зревшей в женском чреве. Он жаждал укрыться в клоаке, где обитал всегда и откуда правил своим избранником.

Но он не обнаружил ничего. За порогом сознания, преддверием души, лежало холодное и мертвое пространство, коварная ловушка пустоты, капкан, заманивший и сковавший Демона Изменчивости. Сковавший навсегда! Ибо он мог покинуть тело серокожего лишь с отлетающей на Серые Равнины душой, а души у этой странной твари, у этого проклятого монстра, не было. Он являлся не человеком, а иллюзией человека, сотворенной магией и колдовством; он обладал разумом, целью и зачатками чувств, но всего этого было слишком мало, чтобы заменить душу. Для Аррака он стал темницей, последним звеном в длинной цепочке переселений.

И потому бешенство овладело демоном. Он был обуян яростной страстью к разрушению и смерти и в этот миг мог бы уничтожить весь земной мир, все его материки и страны. Но разум серокожего, в котором он метался, словно загнанный в клетку зверь, не был искушен в колдовстве и заклинаниях, сокрушающих горные хребты; это бездушное отродье знало лишь один способ разрушения и убийства. Зато в отличие от прочих людей Аррак мог говорить с ним напрямую, так как, за неимением души, вселился прямо в сознание серокожего.

Он распалил в нем ненависть, чувствуя, что зерна ее падают на благодатную почву, и повелел поднять секиру.

«Странный феномен, – промолвил Трикси. – Настолько сильный, завораживающий, что это меня даже пугает».

– Ты о чем? О моем романе? Или о «конине»?

«Нет, о вашей литературе вообще. У нас, телепатов, нет ничего подобного – мы наслаждаемся другими видами искусства, играми мысли, мелодиями, ментальными картинами. Видишь ли, Ким, литература базируется на условности, на языке, а непосредственный контакт сознания с сознанием отвергает и то и другое. В конечном счете литература – ложь, ведь в ней описаны события, которые в реальности не совершались. Но телепат не может лгать, поэтому мы…»

– Литература – не ложь, а вымысел, – перебил пришельца Ким. – Ложь – искажение реальности, а вымысел – ее отражение. Улавливаешь разницу?

«Но отражение не точное, а значит, неизбежны искажения, – отозвался Трикси. – Однако не будем спорить и отрываться от дела. Я лишь подчеркнул, что нам литературное творчество недоступно, хотя мы не прочь насладиться его плодами – теми, что зреют в других мирах».

– Не только на Земле?

«Не только. Но ваша литературная традиция особенно богата, а нереальные персонажи описаны в таких подробностях, что не уступят живым. Взять хотя бы Конана… Уверяю тебя, что ни в одном из миров не сотворили сотню книг – сто мегабайт информации! – о похождениях сказочной личности во всяких странах, каких на свете не было. Этот ваш герой почти реален… конечно, не в предметной области, в ментальной… Он – инклин!»

– Инклин… – задумчиво протянул Ким, прикуривая сигарету. – Да, я помню: ты говорил про персонажей фильмов и книг, про образы, скрытые в нашем сознании, латентные психоматрицы и всякое такое… Про матрицу варвара-киммерийца, которую ты активировал, и про ее влияние на мой характер… Хмм… Забавно! Выходит, она уже дозрела до полновесного инклина?

«Не беспокойся по этому поводу. Я улечу, покину твой разум, и без моей ментальной поддержки психоматрица распадется. Месяц-другой, самое большее – полгода, и ты избавишься от нежелательных последствий».

– Главное, не замочить кого-нибудь за этот срок, – заметил Ким и повернулся к компьютеру. – Ну, отдохнули, развлеклись, и хватит. Вернемся к нашему Идрайну.

Жар опалил Идрайна; палящий жар, коего плоть его, сотворенная из камня, не ведала никогда. Ему казалось, что в голове разгорается костер, служивший источником тепла и яркого беспощадного света – такого же, как солнечный, или еще сильнее. Вскоре пламя забушевало в его груди, спустилось ниже, согревая конечности и будоража кровь; неясные желания и чувства бродили в сознании голема, словно стадо заплутавших в тумане овец.

Затем ощущение жара исчезло, но свет остался – ослепительный свет, в котором все полученные прежде повеления казались смешными, жалкими и ничтожными. Приказы госпожи? Слова господина? Он даже не хотел думать о них, не желал вспоминать то время, когда кто-то властвовал над ним. Теперь он сам себе господин!