Любовь и Ненависть - Гай Эндор

Казалось, Бернанден искал более глубокое объяснение этому странному феномену — их сходству, их различию, тем узам, которые их соединяли и разъединяли одновременно. Он, словно в потемках, хотел нащупать, понять связь между человеком, который стал часовых дел мастером, и человеком, который был сыном часовых дел мастера. Может, перед ним предстала на мгновение символическая картина отца и сына, которые восхищались друг другом и завидовали друг другу. Любовь и ненависть. Может, в этот момент Руссо внезапно почувствовал, что ему нужно уехать из Парижа. Точно так, как он однажды убежал из театра много лет назад. Ибо ничто, по сути дела, не изменилось. Все его безумные страсти, которые, как он полагал, давно в нем умерли, все еще его одолевали, разрывая на части. Поэтому нужно срочно уехать. Вон из этого города, который превратился в сцену для этой «звезды» — Вольтера.

Руссо принял предложение маркиза де Жирардена, который соглашался не только предоставить ему небольшой летний домик в своем поместье в Эрменонвиле, одном из самых красивых поместий во Франции, но и отвезти его туда в тот же день.

Итак, Руссо уехал. Уехал, никого не поставив в известность. Его отъезд — как побег от Вольтера, побег от своего прошлого.

Теперь в надежном укрытии в Эрменонвиле Жан — Жак мог снова наслаждаться покоем и тишиной. Скоро к нему присоединится Тереза, и жизнь пойдет по накатанной колее. У него не будет никаких причин снова думать о Вольтере. Он опять будет совершать продолжительные утренние прогулки и возвращаться домой с травами и цветами для своих гербариев. Он получал большое удовольствие от того, что находил свои растения, классифицировал их и увенчивал ярлычком. Он это делал просто так, без всяких причин, чтобы убить время.

Теперь он не знал, куда девать время, хотя стал музыкальным учителем для детей Жирарденов. По вечерам он обедал за столом вместе с членами семьи, а потом заводил какую-нибудь серьезную дискуссию с месье де Жирарденом. Или же наигрывал прекрасные мелодии для мадам.

Но через две недели к нему пришел маркиз с очень важной вестью.

— Это о Вольтере, — взволнованно сказал он. — Вы слышали? Весь Париж просто гудит, как встревоженный улей. Ходят слухи, что Вольтер умер.

Руссо окаменел. Он стоял, чуть дыша.

— Говорят, что Вольтер умер несколько дней назад, — торопливо продолжал маркиз. — Кажется, в воскресенье ночью. Очень странно — никто точно не знает. На сей счет нельзя получить никакой информации во дворце маркиза де Вилетта. Туда не допускают ни единой души.

Странно, для чего такая секретность? Словно кто-то специально распорядился ничего не сообщать широкой публике. Все газеты, со страниц которых не сходило его имя, сейчас ведут себя так, словно забыли, кто это такой. Ни слова. И, само собой, никакого некролога. И впервые, кажется, за пятьдесят лет не дают ни одной пьесы Вольтера из стоящих в репертуаре.

— Но те, кто утверждает, что Вольтер жив, возражают, говорят, что в таком случае францисканцы[265] обязательно отслужили бы для него специальную мессу с участием всех членов академии — таков обычай со дня основания этого учреждения. Но такая месса не состоялась, и даже никто ее не планирует. Никто не претендует на освободившееся в академии кресло Вольтера, из-за чего наверняка поднялся бы ужасный шум, если бы Вольтер на самом деле умер.

Но вместе с этим разные эпиграммы передаются из рук в руки, в которых смерть Вольтера воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Многие в них яростно защищают писателя. Другие столь же яростно нападают на Вольтера. Потом еще…

Месье де Жирарден осекся, заметив странное выражение на лице Руссо. Жан-Жак весь посерел.

— Как вы себя чувствуете? — осведомился маркиз. — Может, принести воды?

— Я в полном порядке, — тихо ответил Руссо. Не заметив, что маркиз не спускает с него своего внимательного взора, Руссо добавил: — Только я тоже должен умереть!

— Что вы имеете в виду? Как это должны умереть?! — воскликнул маркиз.

— Разве вы не знаете, что наши жизни связаны? — ответил Руссо. — Месье де Вольтер умер. Значит, я вскоре последую за ним.

Вольтер! Вольтер!

Как же он мог умереть? Не оставив ему того, ради чего стоит жить? Что же ему теперь делать? Только ожидать своей собственной смерти?

Нет, Вольтер не мог умереть. Может, серьезно болен. Но он выздоровеет. И еще достигнет высочайших вершин…

Но Вольтер на самом деле умер. Это была правда. Его смерть хранили в глубокой тайне, чтобы одурачить Церковь. Король строго запретил сообщать о его смерти, — он ненавидел поэта и опасался беспорядков со стороны его поклонников.

Но он умер. Хотя и активно жил до последней секунды. Он писал поэму, посвященную пользующемуся дурной славой бонвивану[266] аббату де Л'Аттенану за несколько дней до кончины.

Он сочинял новую пьесу «Агафокл» о сиракузском тиране. Он вел переговоры о покупке нового дома и в конце концов приобрел дворец-резиденцию, который возводил герцог Ришелье. Он отправил Вагниера в Ферней, чтобы собрать плату за аренду, присмотреть за продажей урожая, за его фабриками по производству часов и шелковых тканей, и поручил ему еще кучу самых неотложных дел. К тому же он занимался составлением статьи словаря на букву «А».

Вдруг организм Вольтера вообще прекратил функционировать. Отказали кишки, мочевой пузырь. Вольтер все еще был полон жизни, он не хотел умирать, даже когда его «машина» остановилась. Он не желал расставаться с жизнью, такой волнующей, такой прекрасной, такой щедрой. А сколько еще оставалось сделать! Сколько написать книг, пьес, поэм и памфлетов! Скольким невинным людям требовалась его защита от жестоких и незаслуженных судебных приговоров! Сколько еще предстояло сделать денег. Сколько написать писем…

Наконец, он оказался прикованным к постели. Лихорадка, ужасная усталость не давали ему возможности ни гневаться, ни смеяться. Он наверняка не сдержал бы своего гнева и непременно посмеялся бы всласть над смертью, если бы только смог. Тогда он сосредоточил все свои силы, чтобы простить Бога за его жестокую шутку, которую он сыграл над человеком. Дал ему жизнь. А теперь вот забирает обратно. Воля Божия, а скорее — его злобный каприз.

Разве это не шутка? Многие считают Руссо счастливцем, так как он шел к своей смерти постепенно, по этапам — сначала он утратил рассудок, затем славу, потом через все сгущавшуюся вокруг него темень приближался к затуханию, к концу, а он, Вольтер, так резко, так бесцеремонно сброшен с высочайшей вершины славы в то вечное, которое не знает никто.

Он уже неподвижно лежал несколько дней, и время от времени в нем пробуждался его прежней бунтарский дух. Например, когда ему сообщили о том, что королевский совет отменил вердикт против генерала де Лалли. Тоже одна из шуток Бога, ведь генерал давно мертв. Его казнили двенадцать лет назад: вначале провели с кляпом во рту по парижским улицам, чтобы он не мог прокричать горожанам о своей невинности, потом отрубили ему голову. За то, что он предал французские войска в Индии, уступив таким образом эту колонию Англии[267].

Сколько лет Вольтер почти в одиночку вел борьбу за этого человека, которого повсюду во Франции обвиняли в измене и предательстве. Какое ужасное обвинение! А тех, кто осмеливался выступить в его защиту, запросто могли обвинить в сообщничестве с заговорщиками. Но это не остановило Вольтера, и он во всеуслышание за-

Кричал: «Это не что иное, как юридическое убийство!» Он даже написал книгу о франко-английской войне в Индии, чтобы продемонстрировать всем невиновность генерала де Лалли.

Вот теперь королевский совет с ним согласился. Приказал пересмотреть дело.

Сыну «убитого правосудием» человека Вольтер писал: «Эта великая весть оживила умирающего человека. Он обнимает Вас очень и очень нежно. И теперь он возвращается назад, к своей смерти, счастливый от того, что существует все же справедливость в стране нашего короля».

Самое большое раздражение вызывали у него священники, которые все еще не отказывались от своего замысла обратить его в свою веру. «Если Бог на самом деле был искренне намерен дать человеку религию, то почему Ему не снабдить его каким-нибудь отростком на теле, религиозным отростком? Ведь дал же Он нам два глаза, чтобы видеть, и нос, чтобы нюхать», — говорил Вольтер. Вероятно, ему хотелось умереть со смехом на устах, и поэтому он старался вообще не реагировать на уговоры священников.

Смех теперь давался ему с трудом. Когда он умер, на губах у него блуждала легкая улыбочка. Ибо он заранее приготовил еще один трюк. Его племянник аббат Миньон действовал так, словно знал, что нужно делать. Словно получил необходимые указания от этого величайшего мастера забавных проделок. Этот человек ловко одурачил Фридриха Великого, Пирона, мужа маркизы дю Шатле. Он обводил вокруг пальца цензоров, священников, аристократов и даже королей. И даже саму смерть водил за нос восемьдесят четыре года.