Современный шведский детектив - Пер Валё

— Закрыть? — эхом повторила Полли. — Затянуть все колючей проволокой?

— Почему обязательно колючей проволокой? — удивилась фру Вийк. — Что за глупости?

Она отметила неестественную бледность Полли. Девочка, конечно, устала и еще не оправилась от потрясения. Вдобавок женщинам вроде нее черный цвет противопоказан. Фру Вийк не раз замечала, что черное больше к лицу людям с яркой внешностью. Таких, как Полли, с ее светло-русыми волосами и нежным цветом лица, он просто убивает. Из-за черного свитера девушка казалась блеклой и невзрачной.

Внезапно вздрогнув, Полли Томссон спросила:

— А что такое эта судебно-медицинская экспертиза? Куда увезли Альберту?

— В Линчёпинг. Там сделают вскрытие.

— Но дяде Франсу Эрику вскрытия не делали, — жалобно сказала Полли.

— Правильно. Оно не понадобилось, потому что он скончался дома, в присутствии доктора Северина, которому было легко установить причину смерти. Ведь у Фабиана был третий инфаркт. С Альбертойдело сложнее. Умерла она в одиночестве, и не oт болезни; а в результате несчастного случая. При таких обстоятельствах положено вызывать полицию и проводить судебно-медицинскую экспертизу.

Полли несколько раз глотнула воздуху, прежде чем сумела выговорить:

— Это был несчастный случай?

— У нас никто в этом не сомневается, — успокоила ее фру Вийк. — Два дня назад, вечером, я разговаривала с нею по телефону, она сказала, что собирается истопить печку и улечься в постель с мемуарами Лив Ульман.

— Она так редко топила печи, разве что на рождество, — заметила воспитанница Альберты. — Обычно хватало тепла от центрального отопления.

— Да, но на эту пасху мороз был сильнее, чем на рождество. Ты сама помнишь, какая здесь разыгралась вьюга. А к вечеру, когда ты была уже в дороге, похолодало еще больше. После того как вы все уехали, ей стало одиноко и неуютно, а огонь в печи — это все-таки что-то живое.

— Кто все? Кроме меня, здесь никого не было, — удивилась Полли.

— Почему никого? — возразила фру Вийк. — Твой дядя-пастор заглянул ненадолго после обеда, а ближе к вечеру заехала Мирьям…

— Мирьям? Но она ни словом не обмолвилась об этом.

— Если я правильно поняла, Мирьям каталась на горных лыжах в Норвегии и, возвращаясь в Стокгольм, заехала в Скугу.

— Вот нахалка! — сказала Полли с досадой. — Что ей стоило захватить и меня? Мне бы не пришлось тащиться с автобуса на поезд, с поезда на такси. В котором часу она была здесь?

— До девяти вечера, это точно, потому что в девять я уже поговорила с Альбертой, в последний раз. Вчера я позвонила ей — никто не ответил, я позвонила еще и еще, а потом взяла ключ от вашего дома и пришла сюда. Но опоздала — все произошло задолго до моего прихода. Она умерла, так и не проснувшись, у себя в спальне. Запах угара еще держался в комнате: зимние рамы не выставляли, а все щели были заткнуты ватой и заклеены пласты рем. Ну и печная вьюшка, естественно, была закрыта!

Фру Вийк умолкла, прислушиваясь к звукам в саду и на улице. Затем, понизив голос, докончила свое невеселое повествование:

— Я сразу вызвала Даниеля Северина и твоего дядю.

А уже Рудольф связался с полицией. Он приехал очень быстро и стал сам руководить дальнейшими действиями. Конечно, он славится своей рассеянностью и непрактичностью, но пастор есть пастор, без него не обойтись, когда дело касается смерти или другого несчастья.

— Он мне не дядя, — вырвалось у Полли.

— Что? Да, да, ты права. Вот глупая, каждый раз забываю, что ты им не родня.

— Выясняете родственные связи? Примите и меня. Со вчерашнего дня из нас троих — двух сестер и одного брата — остался я один. Поверьте, испытание не из веселых.

Шестидесятитрехлетний Рудольф Люнден, младший брат Альберты, обликом несколько напоминал сестру. Высокий, как все Люндены, с густыми, некогда рыжими, а теперь седыми волосами. На Приветливом румяном лице все было каким-то круглым: круглый рот, круглые, как у херувима, щеки, даже очки в золотой оправе и те круглые. Несмотря на обычный черный костюм и белый галстук, в нем сразу угадывался непрактичный пастор-книголюб, нашедший в тихом провинциальном приходе убежище от мирской суеты.

Приход и церковь святого Улофа находились в Лу-бергсхюттане — соседнем рабочем поселке этого горнопромышленного района. Именно там Полли Томссон провела первый год своей жизни.

— Полли, малышка, сочувствую твоей утрате, — обратился к ней пастор Люнден. — Я знаю, как много значила для тебя Альберта.

Нет, возмущенно подумала Полли. Этого не знает никто. И говорить об этом я не могу. А то снова не выдержу и разревусь. Не хочу.

Она вздрогнула, когда на кухню бодро влетел веселый, усталый и потный Еспер Экерюд в своем ярко-желтом потрепанном пиджаке.

— Приветствую всех! Вот и я. Операция удалась, хотя прошла нелегко. Сановная жертва катастрофы изъята, ее место заняла оперная примадонна. И какая примадонна! Добрый день, Елена. Я пришлю тебе этот номер, чтобы ты могла любоваться мйим прелестным портретом твоей прелестной невестки.

— Благодарю, но я подписана на прелестный еженедельник Мирьям. Будешь есть салат из цыпленка с шампиньонами и беконом?

— А как же! — воскликнул Есиер. — Здорово, дядя Рудольф! Какой кошмар — эта история с Альбертой. А ты поешь салату? Конечно, поешь!

Полли поставила тарелки, стаканы, положила салфетки.

— He желаете ли холодного пива? — спросила — она тоном официантки. — Что будет пить господин пастор? Молоко? К сожалению, в нашем меню нет молока. Вместо молока могу предложить пиво. Есть «Рамлёс». Предпочитаете зеленый «Туборг»? Извольте!

Однако игру она вела автоматически, думая о чем-то своем, с трудом вникая в слова обоих мужчин.

— А как твои дела, Еспер? — спросил пастор. — Наладились?

Его интерес не был праздным. Сам Рудольф Люнден, как и Альберта, детей не имел. Но семьей он дорожил и с болью наблюдал угасание своего рода. Его любимая сестра Ёта, мать Еспера и Мирьям, скончалась десять лет назад. А теперь ее деги, брат и сестра Экерюд, остались его единственными кровными родственниками. Он боялся потерять с ними связь.

— Как они могут наладиться? — сказал Еспер. — Паршивые у меня дела.

— Места так и не нашел?

— Ни в одной газете. Всюду сворачивают производство и увольняют сотрудников. Новых нигде не принимают, Мирьям взяла меня внештатно к себе в еженедельник, но работы там даже на полдня не хватает. Все у меня идет кувырком.

Елена Вийк вышла в холл позвонить по телефону. Полли стояла к ним спиной, глядя в окно.

— А что с твоим разводом? — озабоченно спросил Рудольф.

— Как и следовало ожидать. — ответил Еспер. — Квартира, разумеется, осталась ей. — С горечью и злобой он подвел итог своим неудачам: — В общем, сижу без работы, без жилья, без денег и без жены. Хуже не бывает, клянусь богом.

Но тут их изумила девушка в трауре, стоявшая у окна.

— А ты уверен, что раньше тебе было лучше? — спросила она, не оборачиваясь. — Не очень-то сладко тебе жилось с женой.

Продолжая смотреть в окно, Полли, — казалось, и не ждала ответа.

5. ПРИДЕТ ДЕНЬ, КОГДА ИСПОЛНЯТСЯ ТВОИ ЖЕЛАНИЯ

Полли бродила по дому как неприкаянная. Из двух комнат нижнего этажа открывался вид на озеро — из белой столовой и так называемой комнаты-веранды. На этой самой веранде Полли наконец остановилась.

У прежних владельцев эта комната действительно была нежилой верандой с несметным количеством окон, выходящих на север и на восток, и по ней вечно гулял сквозняк. Благодаря толковой перестройке, которая стоила немалых денег, управляющий Фабиан превратил веранду в самое красивое и теплое помещение в доме. Альберта любила эту комнату, развела там настоящий сад и уставила ее мягкими диванами и креслами.

Угол, где сходились два огромных окна, занимал бехштейновский рояль, привезенный мужем Альберты из Лубергсхюттана. Этот рояль пережил несколько поколений в родовой усадьбе Фабианов.

Однако взгляд Полли задержался не на рояле, а на картине в резной золоченой раме, висевшей над одним из диванов возле рояля. Это был писанный маслом портрет Франциски Фабиан, бабушки Франса Эрика. С полотна задумчиво смотрела молодая женщина, не старше самой Полли, ее черные как смоль волосы были завиты в крутые локоны, шею украшала широкая бархотка с медальоном.

Полли загляделась на портрет и не сразу услыхала, что к ней обращаются. Есперу Экерюду пришлось повторить вопрос:

— Что все-таки ты имела в виду, когда только что говорила на кухне о моей семейной жизни?

— А что я сказала?

— Будто моя семейная жизнь была не очень-то сладкой. Какого черта ты берешься судить обо мне и о моей семейной жизни?

— Прости, я не хотела… Я ничего такого не думала. Полли не спускала глаз с портрета, но Еспер схватил ее за плечи и грубо повернул к себе.