Там, за зорями. Пять лет спустя - Оксана Хващевская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И почти сразу поняла, чем же вызвано столь игривое состояние мужчины. От него пахло спиртным. Он не был пьян, но рюмку-другую водки или коньяка успел пропустить. Пьяным Дороша Злата видела всего два раза. И было это давно. Еще в начале их отношений. Впервые, когда она вернулась из Минска и застала его пьющим у нее на крыльце. Тогда бушевала гроза и в душе мужчины, кажется, тоже. Он приревновал ее тогда к Лешке и говорил ужасные слова… Второй раз это было у нее на свадьбе, и те мгновения Злата и вовсе не хотела вспоминать. Сегодня это было в третий раз, и что это могло повлечь за собой, девушка не знала. Правда, сейчас он был не то чтобы пьян…
— Нет, не возражала. Я пообещала вернуться через час!
— Ну уж нет, так скоро я тебя не отпущу!
Удивленно вскинутые брови Златы были ему ответом. Такой резкий переход не мог не удивлять и не озадачивать. Дорош вел себя сейчас так, как будто не было всех этих прошедших месяцев, ссор, резких слов, холодного отношения, обвинений и безразличия. Он вел себя так, как будто они просто не виделись несколько недель, расставшись после очередного жаркого свидания, и предлагал ей вести себя так же… Это было как будто какой-то игрой, правил которой Полянская не знала, но быстро улавливала подсказки. Это было чем-то вроде побега от реальности, самообманом, и этот летний вечер, пронизанный ароматом липы, и сиреневые сумерки, и взгляды, и улыбки мужчины — все было как будто под стать, и все было неправильным. Злата Юрьевна Полянская была не из тех, бегающих от реальности. К тому же существовала Ульяша, и если Виталя мог так просто забыть об этом, Злата только об этом и думала. Поэтому правила его игры были неприемлемы для нее. Сейчас, как никогда, ей хотелось стабильности и определенности. Как и любой нормальной женщине.
— Ну, рассказывай, как дела? — спросил он, скрывшись за цветастой ширмой, разделяющей маленькую кухоньку надвое.
— Надо подумать, о каких делах ты спрашиваешь и что тебе действительно интересно! — парировала она.
— Мне все интересно! Я знаю, ты ведь диплом получила, окончив Университет культуры… — Да, теперь я дипломированный артист и горжусь этим!
— Поздравляю! Дорош вышел из-за ширмы и поставил на стол бутылку шампанского и два фужера. — Думаю, это дело стоит отметить? Тебе можно или ты кормишь Ульяну?
— Нет, не кормлю… Я очень хотела кормить подольше грудью, но на деле получилось всего несколько недель. В Минске, как бы мы ни старались и ни планировали, ритм был настолько сумасшедшим, что ничего не вышло. Бусина хотела кушать куда чаще, чем я могла вырваться из аудитории или с репетиции. К тому же стоило мне появиться в Минске — и тут же поступили предложения организовать встречи с читателями, дать интервью, принять участие в какой-то программе. В итоге мы решили: нечего издеваться над ребенком, и перешли на искусственное вскармливание. Мамуля моя, конечно, расстроилась, но что поделать?
— А мы — это кто? — Виталя поставил на стол бутылку и, исчезнув на мгновение за ширмой, вернулся оттуда с вазой, наполненной фруктами.
— А мы — это я и Ирина Леонидовна. Мой директор и вообще очень дорогой мне человек. Она юрист и жена Лешкиного отца. Кажется, ты спрашивал об этом уже, и я тебе говорила.
— Правда?
— Да.
— Не помню. А как поживает твой муж? Вы виделись в Минске?
— Нет, мы не виделись. Да и зачем?
Злата не стала говорить Дорошу об огромном букете белых роз и дизайнерском наборе серебряных столовых принадлежностей для ребенка, которые Леша прислал, когда она приехала в Минск. А потом еще и о букете ромашек после концерта в университете, на котором Блотский был и ушел, предпочитая остаться незамеченным, а букет передал через Ирину Леонидовну. Все это Витале незачем было знать. Это было неважным и не имело отношения к ним…
— У Леши своя жизнь, и личная в том числе. Неделю назад он уехал в Крым на гастроли и взял с собой Маняшу.
— Ты могла бы поехать с ними, если бы…
— Ты прекрасно знаешь, я ни о чем не жалею!
— Знаю! Но тебе ведь нелегко все это…
— Да, это непросто и страшно, но это ведь такое счастье! К тому же у нас полон дом нянек! А Ульяша — это не ребенок, это солнышко, настоящее чудо. Ей нет еще и двух месяцев, а она уже раздает улыбки направо и налево. Улыбается всем, знакомым, незнакомым и просто светится вся… Ты же знаешь, Маняше было два года, когда мы ее удочерили, поэтому для меня быть, видеть и присутствовать в каждом новом дне дочки просто подобно чему-то невероятному! Для меня все это ново, и необычно, и приятно, пусть, конечно, и утомительно. Проснуться в три ночи и до пяти петь малышке колыбельные для меня, сони, знаешь ли, это вообще подвиг! Но я не жалуюсь! Я, конечно, не очень-то была ко всему этому готова, но мы справляемся. У меня ж все родственники нарадоваться ей не могут, а Маняша так вообще от сестренки не отходит. И впервые, уезжая к Леше, она загрустила. Ей не хотелось расставаться с Бусиной. Маша вообще моя первая помощница. Она даже среди ночи встает, разбуженная сестрой, и приходит ко мне в спальню, чтобы позабавить малышку, и порой они так и засыпают обе у меня на кровати. А уж мои приятельницы из Горновки, баба Маня и баба Нина, те и вовсе души в девочке не чают! Не проходит и дня без них в нашем доме, да и мы, когда гуляем, заходим к ним. Знаешь, так трогательно наблюдать, с какой любовью они смотрят на малышку, наперебой уверяя, что похожа она на бабушку или все же на маму. А ты бы слышал, как они набросились на бабу Валю, когда та заявила, что малышка вылитая Виктор Васильевич, то есть мой дед! — Злата рассмеялась. — Они боготворят Улю. И рады, что дожили все же до того дня, когда в Горновке снова стали рождаться дети. Ведь это казалось нереальным, и даже мой приезд не мог заставить их поверить в это до конца… Они отчего-то всегда были уверены, что когда-нибудь я все равно уеду… Я ведь вижу, как, глядя на Бусину, они
