Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий [litres] - Константин Васильевич Мочульский

…Но потрясения игры и ужас нищеты не мешали напряженной духовной работе писателя. Он подводил итог своих мыслей о России и Западе, о русском европеизме, о христианстве и социализме. После полемики с «Современником» и столкновений со Щедриным и Чернышевским писатель возвращается к истокам русского нигилизма и задумывает статью о Белинском. Он переделывает и переписывает ее раз пять и остается недовольным; отношение его к учителю и другу, превратившемуся в злейшего врага, – противоречиво и сложно. Статья эта так и не появилась в печати.

В Баден-Бадене произошел окончательный разрыв Достоевского с Тургеневым. Подготовлялся он давно, еще с 40-х гг. Встреча с Тургеневым в Бадене была провиденциальна. Достоевский задумывал роман о новой России, осознавал себя русским и христианином, и ему нужен был враг, живая конкретная личность, с которой можно было вести спор. Все его творчество – внутренняя полемика, явная или скрытая. Для создания положительного идеала ему необходимо отталкиваться от отрицательной реальности. Гений его раскрывается только в борьбе, природа его – диалектическая. И вот Тургеневу суждено было стать символом русского зла, воплощением национального и религиозного отступничества. В поединке с автором «Дыма» кристаллизовалось мировоззрение Достоевского[53].

В письме к Майкову (28 августа 1867 г.) писатель подробно излагает свою беседу с Тургеневым. Это блестящий драматический диалог, который кажется вырванным из романа. «Я пошел к нему утром, в 12 часов, и застал его за завтраком. Откровенно вам скажу: я и прежде не любил этого человека лично. Сквернее всего то, что я еще с 1857 (1863?) года, с Висбадена, должен ему 50 талеров (и не отдал до сих пор!). Не люблю также его аристократических фарисейских объятий, с которыми он лезет целоваться, но подставляет сам свою щеку. Генеральство ужасное».

Достоевский обвиняет Тургенева в атеизме, ненависти к России и преклонении перед Западом. Вот первое обвинение: «И эти люди тщеславятся, между прочим, что они атеисты!

Он объявил мне, что он окончательный атеист. Но, Боже мой! Деизм нам дал Христа, т. е. до того высокое представление человека, что его понять нельзя без благоговения и нельзя не верить, что это идеал человечества вековечный. А что же они-то – Тургеневы, Герцены, Утины, Чернышевские – нам представили? Вместо высочайшей красоты Божией, на которую они плюют, все они до того пакостно самолюбивы, до того бесстыдно раздражительны, легкомысленно горды, что просто непонятно, на что они надеются и кто за ними пойдет?»

Для Достоевского в центре мира стоит Христос, смысл и цель истории человечества. Отрицание этого «вековечного идеала» – равносильно разрушению космоса и убийству человека. Второе обвинение – в русофобстве. «Его книга „Дым“ меня раздражила. Он сам говорил, что главная мысль, основная точка его книги состоит во фразе: „Если бы провалилась Россия, то не было бы никакого убытка, ни волнения в человечестве“. Он объявил мне, что это его основное убеждение о России. Нашел я его страшно раздраженным неудачею „Дыма“. Ругал он Россию и русских безобразно, ужасно. Но вот что я заметил: все эти либералишки и прогрессисты преимущественно школы еще Белинского ругать Россию находят первым своим удовольствием и удовлетворением. Разница в том, что последователи Чернышевского просто ругают Россию и желают ей провалиться (преимущественно провалиться). Эти же отпрыски прибавляют, что они любят Россию…

…Тургенев говорил, что пишет большую статью на всех русофилов и славянофилов. Я посоветовал ему для удобства выписать из Парижа телескоп. „Для чего?“ – спросил он. „Отсюда далеко, – отвечал я, – наведите на Россию телескоп и рассматривайте нас, а то, право, разглядеть трудно“. Он ужасно рассердился».

Тургенев, действительно, питал к своей родине сложное, двойственное чувство. Потугин в «Дыме» говорит, что любит и ненавидит «свою милую, скверную, дорогую родину», и прибавляет: «Наша матушка Русь православная провалиться бы могла в тартарары и ни одного гвоздика, ни одной булавочки не потревожила бы родная; все бы преспокойно оставалось на своем месте, потому что даже самовар, и лапти, и дуга, и кнут – эти наши знаменитые продукты не нами выдуманы».

Достоевский со своею болезненной и ревнивой любовью к России из катулловской формулы Тургенева «ненавижу и люблю», выхватил только первую часть «ненавижу». Он не захотел почувствовать его «люблю», мистической связи его творчества с русским духом и языком, с русским народом и природой. В своей жестокой критике России Тургенев был русским, так как считал, что русский народ «не щадит собственных слабостей». Ослепленный ненавистью, Достоевский забыл, что «либералишка», написавший «Дым», был также автором «Записок охотника» и «Дворянского гнезда».

Наконец, третье обвинение – в западничестве. «Он говорил, что мы должны ползать перед немцами, что есть одна общая всем дорога и неминуемая, это цивилизация, и что все попытки русизма и самостоятельности – свинство и глупость». Уходя, Достоевский как-то совсем без намерения, к слову, высказал все, что накопилось за три месяца в его душе от немцев. «Знаете ли, какие здесь плуты и мошенники встречаются? Право, черный народ здесь гораздо хуже и бесчестнее нашего, а что глупее, то в этом сомнения нет». «Тургенев побледнел (буквально, ничего, ничего не преувеличиваю) и сказал мне: „Говоря так, вы меня лично обижаете. Знайте, что я здесь поселился окончательно, что я сам считаю себя за немца, а не за русского, и горжусь этим“. Я ответил: „Хоть я читал „Дым“ и говорил с вами целый час, но все-таки я никак не ожидал, что вы это скажете, а потому извините, что я вас оскорбил“».

Воспитанный на немецкой литературе и философии, Тургенев считал Германию своей второй родиной. В нем сильно было развито чувство благодарности. В предисловии к немецкому изданию «Отцов и детей» он пишет: «Я слишком многим обязан Германии». Подчеркивая свою признательность к «zweites Vaterland»[54], он любит называть себя «баденским буржуа». Но кто из поколения 40-х гг. не повторил бы этих благодарных слов? Да и сами славянофилы разве не воспитались на Шеллинге и Гегеле?

Писатель заканчивает свое письмо: «Может быть, вам покажется неприятною та злорадность, с которою я вам описываю Тургенева и то, как мы друг друга оскорбили. Но, ей-богу, я не в силах: он слишком оскорбил меня своими убеждениями». Это «оскорбление» послужило реактивом для «убеждений» Достоевского. Противопоставляя себя Тургеневу, атеисту, космополиту и западнику, он строит свое христианское и национально-русское мировоззрение. Но в основе расхождения между двумя писателями лежала более глубокая метафизическая непримиримость. Тургенев был безвольным фаталистом и видел в истории безличный детерминированный процесс. Достоевский утверждал свободу воли и могущество личности. Тургенев писал: «Есть