Царские забавы - Евгений Сухов

— Хм… приболела, говоришь. Видать, поэтому простыню после свадьбы свахи не вывесили. Ты бы, Ксенофонт, соком вишневым ее покрасил, и то бы ничего! — усмехнулся государь, и стоявшие рядом опришники загоготали.

— Не знаю, как и вышло, Иван Васильевич, — оправдывался стольник, — не думал я, что она с кем-то до свадьбы слюбилась. Верной казалась!

Пес из своего угла на визг хозяина негромко тявкнул и поволочил тяжелую цепь к забору под тень.

— Когда ты разрешения моего на брак спрашивал, что говорил?

— Говорил, что красивая, государь. Говорил, что я с отрочества ее знаю, — обернулся Ксенофонт, словно призывал в свидетели челядь, а холопы все так же неистово откладывали поклоны.

— И более я ни о чем не спрашивал? — нахмурился Иван Васильевич.

Проглотил слюну стольник Ксенофонт и продолжал ответствовать нелегкую исповедь:

— Еще ты об одном спрашивал, государь.

— О чем же?

— Спрашивал ты меня о том, не порченая ли она.

— Верно… и что же ты ответил своему господину?

Пережало дыхание Ксенофонту, будто Никитка-палач наступил на его горло сапожищем.

— Правду я говорил, государь… таковой она мне тогда показалась. Не мог я знать о том, что девку до меня успели познать!

— А ведаешь ли ты, холоп, о том, что тем самым обесчестил своего государя? — сурово посмотрел государь на холопа.

— Не бери ты на грудь мою беду, Иван Васильевич, мой позор, мне с ним и жить.

— А знаешь ли ты, холоп, о том, как я наказал свою супругу за то, что слюбилась она до свадьбы?

— Как же не ведать, государь? Наслышан, — едва слышно произнес Ксенофонт Малина.

— Не буду я в ваше дело встревать, семейное оно, сам со своей бедой разберись. Но ежели не отважишься… растить тебе длинные волосья, — предупредил об опале государь. — А в горницу не зови, наведаюсь, когда наказ мой исполнишь. Пойдемте, бояре, со двора, больно здесь дух тяжел. На простор хочу.

Гавкнул на прощание пес, и двор с уходом государя опустел.

А утром Малюта Скуратов принес самодержцу весть о том, что Ксенофонт удавился.

Глава 7

Земляной город москвичи прозвали Скородомом. Была тому причина. Отстроенный из сосновых бревен и дубовых досок, он выгорал в одночасье, оставляя после себя лишь черные остовы. Бревна сгребали в огромные кучи, расчищали былое обиталище от сора и за неделю возводили на прежнем месте хоромины поширше и покраше. Благо что московские плотники народ умелый и могли показать такую резьбу, глядя на которую от восторга разевали рты иноземные умельцы, привычные к камню.

Даже единоутробные братья не бывают одинаковыми, а что молвить о Земляном граде, которому зазорно иметь две похожие избы. Хоромины отличались друг от друга не только числом клетей, рундуками и лестницами, важен здесь парадный выход и площадки, а крыши что пальцы на руке — не найти двух равных.

Порой казалось, что московиты палили Земляной город намеренно, лишь только для того, чтобы подивить самих себя мастерством, а заодно доказать всему миру умелость, которая не пропадала в плотницких руках даже после выпитого ведра браги.

Красив был Скородом.

И если Кремль был венец, то Земляной город можно было назвать меховой опушкой столицы.

Жильцы Скородома славились всегда непокорностью, чего не хватало холопам в Белом граде, прижатом крепкой государской дланью. В Земляном граде свободы ровно столько, сколько бывает на границе растущего царства: подчас сам себе слуга и господин. Вырабатывается здесь характер особенный, совсем не похожий на нрав мужиков из центральных уездов, сравнимый разве что с вялой послеобеденной зевотой. Скородом заставлял иметь изворотливый ум. А иначе не прожить. А потому народ в Земляном граде водился задиристый и жуликоватый, умеющий не только биться на кулаках, но и вовремя вжимать голову в плечи.

Наглотавшись вольного духа, посадские поживали так, как будто Иван Васильевич обитал не на Кремлевском холме, в нескольких верстах от Земляного вала, а в непроглядной дали. Даже мирские священники Скородома не всякий раз поминали государя в утренних молитвах, справедливо рассуждая, что здешний староста будет куда пострашнее далекого царя.

И когда Иван Васильевич стал очищать Арбат от посадских людей, для того чтобы заселить во вновь отстроенные дома приближенных вельмож и опришников, все жильцы Земляного града принялись недовольно ворчать, понимая, что волны от царского струга заплеснут со временем и вольные слободы.

И уже совсем неожиданным было для посадских решение государя воздвигнуть на любимом месте гуляний Царев дворец.

Здесь крепчал опришный двор государя.

Скоро Земляной град был разбит Хлебным, Ножевым, Калашным переулками, где стала приживаться послушная дворцовая челядь, заражая духом зависимости и остальных слободских.

Покрякали мужики с досады, погоревали втихомолку, а потом, привыкнув к царю, стали поживать холопами. Как и все, они стали встречать государев поезд, кланялись даже поезжанам, а если видели царя, шествующего к церкви, били поклоны до тридцати раз кряду.

Переменилось с того дня бытие Земляного града: прознав о том, что среди посадских немало сокольников, государь повелел строить Кречетный двор.

Теперь все посадские мужи были пристроены к царскому двору и стали называть себя «опришной». Они вытачивали ножи, свозили к Поварскому двору дрова, следили за государской конюшней. А скоро царским указом из молодых, не привыкших к послушанию отроков был создан стрелецкий полк, во главе которого был поставлен опытный воевода Репнин Михайло. Не однажды искушенный ратник хвалился тем, что выжмет из строптивых детин остатки своевольного духа. А потому казнь плетьми у Земляного вала было делом обычным. Приложит стрелец на разодранную задницу подорожник, погорюет малость о прежнем вольном житие и, натянув порты, спешит на смотр.

Даже заставы на Зацепном валу, казалось, были придуманы для того, чтобы оставшуюся горстку посадских приобщить к государеву делу. Нельзя теперь было в Москву проехать иначе чем через башни, ворота которых отворялись только в установленное время.

Десятник, зажав в руках острый прут, неторопливо двигался вдоль длинной вереницы из повозок и телег, а потом, разглядев воз с сеном, останавливался.

— Вот, смотрите, ротозеи, — поучал он примолкших отроков, — государь наш повелел бродяг в город не пускать, так они, ироды, норовят в соломе укрыться.

Служивый детина с силой вонзал прут, пытаясь выявить недозволенный провоз, и отроки не сомневались в том, что окажись в возке приблудный, так непременно распорет его заточенное железо.

Заставы, не отличавшиеся прежде особой строгостью, нынче казались приезжим несносными. Очереди перед Земляным градом были так велики, что телеги выстраивались на целую версту, заполняя собой не только ближний берег, но через мост уходили далеко за Москву-реку.

Запреты были связаны с тем, что в прошлом году были потравлены царские борты. Чья-то злая рука повывела всех пчел, и они мохнатым желтым ковром устлали все дороги. Монахи, ухаживающие за царскими пасеками, неделю изгоняли злых духов, и поляна, пропахшая ладаном, в то время больше напоминала притвор, чем медоносный луг.

Иван Васильевич привязался к Земляному городу так же крепко, как в свое время прикипела его душа к Александровской слободе. Нравилась ему даже непокорность посадских мужей, которые не спешили снимать шапки, даже когда навстречу шествовал боярин. Не однажды государь сажал голос от смеха, выслушивая шептунов, которые утверждали, что босоногая ребятня больше привечает собственного старосту, чем пришлых бояр.

Не желая покидать Земляной город даже ненадолго, царь за Огородной слободой повелел выстроить Охотничий дом, в который любил наведываться по воскресеньям, чтобы побить зайцев и показать немцам соколиную охоту, до которой послы были большие любители.

Сейчас, лишившись жены, Иван Васильевич пропадал в Охотничьем доме подолгу и если не травил зайцев, то часами мог забавляться шахматами. Равных в этой игре государю не находилось, а если он случайно проигрывал, то хмурился так люто, что виноватый в следующей партии непременно жертвовал Ивану Васильевичу слона, надеясь тем самым смягчить нарастающий царский гнев.

Не проигрывал царю только сокольник Степан Дрозд, который даже без ладьи умел крепко досадить Ивану и гонял его короля по шахматной доске. Если что и удерживало Ивана Васильевича от расправы с дерзким холопом, так это желание выиграть у строптивца хотя бы однажды.

Жил в Земляном городе старый скитник, который поселился за Москвой-рекой еще при Василии Третьем. Места тогда эти были глухими и потаенными, а если кто и наведывался к его хиленькому жилищу под соломенной крышей, так это заблудший бродяга или медведь.