Город лестниц - Роберт Беннетт

– Нур обязательно поможет выжившим, Главный дипломат. Он очень серьезно относится к этой задаче. Сайпур поможет Мирграду пережить эту катастрофу.

– Пережить, – вздыхает Шара, опускаясь в воду. – Пережить – а дальше что делать?

Вода заполняет уши, заливает лицо, но в плеске и бульканье она слышит голос Ефрема Панъюя – да, это одна смерть из нескольких тысяч, вот только воспоминание о ней будет преследовать Шару до конца ее дней.

Три дня спустя Шара объезжает город вместе с исполнительным комитетом генерала Нура – проинспектировать, как ведутся восстановительные работы. Бронеавтомобиль подпрыгивает и лязгает на разбитых дорогах, усиливая головную боль, которая и не думает отступать. Еще она не может обойтись без темных очков – солнечный свет до сих пор режет глаза, и доктора говорят, что, возможно, с этим придется жить. Что ж, это по-своему логично: она видела нечто не предназначенное смертному взгляду, и ее увечье – наказание для преступившей запрет.

– Уверяю, абсолютной необходимости в вашем присутствии нет, – говорит генерал Нур, не скрывая неодобрения. – Мы все держим под контролем. Вам бы полежать еще, Главный дипломат Комайд, чтобы скорее поправиться.

– Это мой долг Главного дипломата Мирграда, – говорит она. – Я обязана следить за благосостоянием граждан вверенного мне города. И я буду ездить туда, куда пожелаю. А еще у меня есть личные причины для этой поездки.

То, что она видит, разрывает ей сердце: родители и дети в бинтах, полевые госпитали, переполненные ранеными, временные хибары, длинные ряды деревянных гробов, и среди них много совсем маленьких…

Где-то среди погибших затерялся Во.

«Если бы я раньше напала на след Вольки, – думает Шара, – этого бы не случилось…»

– Это как Миг, – говорит она вслух. – Так обстояло дело после Мига.

– Мы предупреждали, – негромко говорит Нур, заходя в палатку походного лазарета, – что вам не понравится то, что вы увидите.

– Я знала, что мне не понравится, – откликается Шара. – Но я обязана увидеть это своими глазами.

– Но все не так уж грустно. У нас есть помощники из местных жителей.

И Нур указывает в сторону, где суетятся бритые наголо и босые континентцы в бледно-оранжевых одеяниях.

– Эти люди буквально наводнили наши учреждения и в некоторых местах обходятся уже совершенно без нашей помощи. Это бесценный дар судьбы, должен сказать. Они очень нам помогают, пока не прибыла помощь из Галадеша.

Одна из олвостанских монахинь – невысокая, крепко сбитая женщина – поворачивается к Шаре и низко кланяется.

Шара отдает ответный поклон. И обнаруживает, что плачет.

– Главный дипломат! – Генерал Нур удивлен и встревожен. – Вы?.. Вас отвезти обратно в посольство?

– Нет, нет, – мотает головой Шара. – Нет, со мной все в порядке.

И она подходит к монахине, отвешивает еще один поклон и говорит:

– Я вам очень признательна за все, что вы делаете.

– Не за что, – отвечает та. У нее очень добрая улыбка. И глаза – большие и странного цвета – красно-карие, как янтарь.

– Пожалуйста, не плачьте. Почему вы так плачете?

– Я просто… Это так замечательно, что вы пришли нам на помощь, когда никто вас не звал.

– Но нас позвали, – удивляется монахиня. – Нас позвало страдание. И мы пришли. Пожалуйста, не плачьте.

И она берет Шару за руку.

Ладони ее касается что-то сухое и квадратное – записка?

Монахиня кланяется на прощание, и Шара присоединяется к свите генерала. А когда остается одна, быстро вынимает из кармана записку и читает:

Я ЗНАЮ ДРУГА ЕФРЕМА ПАНЪЮЯ.

ВСТРЕЧАЕМСЯ ЗА ВОРОТАМИ ШТАБ-КВАРТИРЫ ГУБЕРНАТОРА В 9.00. Я ОТВЕДУ ВАС К НЕМУ.

Шара подходит к костру палаточного лагеря и бросает туда записку.

За городом холодно, но не так холодно, как раньше. Пар идет изо рта по-прежнему, но облачко уже не такое большое. Значит, скоро весна. «Времена года сменяют друг друга, даже если бог умер», – думает Шара.

За стенами штаб-квартиры круглятся в звездном свете холмы, месяц еле просвечивает сквозь облака, а дорога извивается лентой цвета слоновой кости.

В темноте слышны шаги. Шара оглядывается – часовых нет, все правильно.

– Вы здесь? – спрашивает она темноту.

В ответ ей шепчут:

– Иди туда.

И на опушке леса кто-то поднимает свечу – и тут же гасит ее пламя.

Шара идет туда, где видела свет. Незнакомец откидывает капюшон, под капюшоном поблескивает бритая голова. Подойдя поближе, Шара узнает, кто перед ней, – та самая монахиня из лазарета.

– Кто вы? – спрашивает Шара.

– Друг, – отвечает та. И манит Шару: подойди, мол, поближе. – Благодарю за то, что пришли. С вами никого больше нет?

– Нет.

– Отлично. Тогда я провожу вас дальше. Пожалуйста, не отставайте. Этой дорогой ходили немногие, и она немного опасна.

– Куда вы меня ведете?

– К другому другу. Я вижу, что у вас много вопросов. Я знаю того, кто может ответить на некоторые из них.

Она разворачивается и ведет Шару в лес.

Лунный свет струится по плечам монахини, они все идут и идут.

– Вы можете мне еще что-нибудь сказать?

– О, я могу вам сказать гораздо больше, чем уже сказала, – отвечает монахиня. – Но вам от этого не будет никакого проку.

Шара сердито поджимает губы – выходит, нет проку и в том, чтобы вопросы задавать.

Тропинка изгибается, извивается и то и дело поворачивает. Шара уже начинает сомневаться в правильности своего решения: как она вообще позволила выманить себя из губернаторской штаб-квартиры? А потом она понимает: а ведь лес-то гораздо больше, чем казался вначале.

Тропа забирает вверх. Шара и монахиня осторожно перешагивают заваленные камнями борозды, перепрыгивают через известняковые ложа ручьев, пробираются через тесно растущие сосны.

Шара думает: «Когда это, интересно, они успели здесь сосны посадить?»

Дышит она с трудом, изо рта вырываются большие клубы пара. Они выходят на вершину каменистого холма, оттуда открывается заснеженный, молочно-белый в лунном свете пейзаж. «А я-то думала, что уже потеплело…»

– Что это за место?

Монахиня молча указывает: мол, идем дальше. Ее босые ноги оставляют крохотные следы на снегу.

Они спускаются и снова поднимаются на замерзшие холмы, переходят через замерзшую реку. Вокруг простирается алебастровый, бесцветный мир: завитки и прочерки лунного света на льду, черные тени. Но впереди, в сосновом леске приветливо мерцает алое пламя.

«Я знаю, где мы, – думает Шара. – Я читала об этом».

Они входят в лесок. У большого костра уложены два бревна, на которые можно присесть погреться, у ствола – каменная полка, на которой выстроились каменные чашечки и блестит оловянный простецкий чайник. Шара ожидает, что кто-то выйдет навстречу, возможно, выступит из-за ствола дерева, но на поляне ни души.

– Где же они? – спрашивает Шара. – И где тот друг, на встречу с которым вы меня привели?

Монахиня идет к каменной полке и разливает чай в две чашечки.

– Они еще не пришли?

– Они здесь, – говорит монахиня.

И сбрасывает свою хламиду. Спина ее обнажена, а под одеянием не обнаруживается ничего, кроме меховой юбки.

Она поворачивается и передает Шаре чашку: теплую, словно бы посудина грелась на открытом огне. «А ведь она всего лишь подержала ее в руке», – думает Шара.

– Выпей, – говорит монахиня. – Согреешься.

Но Шара не пьет и подозрительно оглядывает монахиню.

– Ты мне не веришь? – спрашивает та.

– Я вас не знаю.

Монахиня улыбается:

– Ты уверена?

Огонь костра отражается в ее глазах, которые вспыхивают, как оранжевые драгоценные камни. И, даже когда женщина отступает от костра, на лице ее сохраняется теплый, трепетный отсвет.

Свет во тьме.

Нет. Нет, нет. Этого не может быть.

– Олвос? – шепчет Шара.

– Умница ты моя, – улыбается монахиня и садится.

– Но как?.. – мямлит Шара. – Как?

– Ты не отпила, – говорит Олвос. – Попробуй, вкусно.

Шара, заинтригованная, отпивает из каменной чашки и обнаруживает, что Божество право: какой теплый, пряный настой, от него словно бы уголек в животе загорается и греет. И тут она понимает, что вкус ей знаком:

– Стойте… Это же… чай!

– Да. Сирлан. Из Сайпура. Мне он тоже пришелся по душе. Хотя, признаюсь, проще убиться, чем достать его.

Шара ошарашенно таращится на нее, на чашку, на костер, на лес за спиной. Потом выдавливает:

– Но я… я думала, ты ушла…

– Я и ушла, – невозмутимо говорит Олвос. – Обернись еще раз. Ты видишь Мирград? Нет. Так что я действительно ушла, и мне это очень нравится. Здесь мне хорошо, сижу, кругом тихо-спокойно, никто от раздумий не отвлекает.

Шара сидит и думает: «Неужели после всего, что случилось, я угодила прямиком в западню?»

– Ты, наверное, думаешь, – говорит Олвос, – что я заманила тебя сюда, чтобы отомстить.

Шара даже не пытается скрыть испуг.