Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды... - Ханс Фаллада

Снаружи в прихожей слышится тихий шорох, он открывает дверь своей комнаты и говорит вполголоса:

— Сюда. Пожалуйста, тише.

Бацке входит первым, за ним девушка, он кажется развязнее, чем раньше.

— Ну, старина Куфальт…

— Нет, никаких имен! — быстро говорит человек. — Ильза, принеси воды для грога, она наверняка давно вскипела. — И когда она вышла: — Между прочим, меня зовут Эрнст Ледерер…

— Ерунда, — говорит Бацке, — налей-ка мне коньяку, Ледерер. Или мне можно прямо из бутылки?

Овдовевшая госпожа пасторша Флеге никогда еще не имела такого приятного квартиранта, как господин актер Эрнст Ледерер, который жил у нее с конца января. Не только потому, что, будучи натурой широкой, сам объявил, что пятьдесят марок — слишком низкая плата за такую прекрасную комнату, да еще с отоплением, да с завтраком, и что он будет платить семьдесят пять. Нет, он был также щедр на букеты, коробки конфет, театральные билеты. И все это для старой семидесятилетней женщины!

Но самым приятным было то, что он охотно сидел и болтал с ней, старухой. Ее любимый муж умер более двадцати лет назад, ее дочь была замужем за помещиком в теперь уже датской части провинции Фленсбург и приезжала чрезвычайно редко. У старой дамы не было больше друзей или были такие же старые и дряхлые, как и она, и не могли ходить в гости.

Она уже долго одиноко жила в своей комнатке и к тому же боялась своих квартирантов и квартиранток, которые были шумными и грубыми, плохо платили, портили вещи, постоянно предъявляли новые требования… а господин актер Ледерер!..

Поначалу он ей не очень-то и понравился. Он был шумным и излишне откровенным, нанимая комнату, много и беспричинно смеялся, глядя на нее нахально, а потом вдруг притих и сделался немногословным.

Со временем она лучше его узнала. У госпожи пасторши Флеге была серо-черная кошка Пусси, самая обычная домашняя кошка, которая пришла к ней когда-то совсем маленьким котенком, едва живым от голода. Она привыкла к Пусси, к этому ласковому доверчивому зверьку, с которым можно было разговаривать в сумерках и который мило мурлыкал как бы в ответ…

Но, к сожалению, дворовая кошка навсегда сохраняет свои привычки, Пусси была бродяжкой и не могла от этого отвыкнуть! Как бы внимательно ни следила за ней госпожа Флеге, Пусси время от времени все-таки сбегала через открытое окно или проскальзывала под ногами через входную дверь, пока пасторша разговаривала с молочником — и исчезала!

Тогда для госпожи пасторши наступали горестные часы и даже дни. Насколько позволяли ей старые ноги, она обегала соседние дворы и справлялась о кошке. Но вокруг было так много жестоких людей, они потешались над ней, называли «полоумной старухой» или «кошачьей мадам»! Они не понимали, как она тревожилась: по соседству столько больших злых собак. Она, конечно, знала, что нельзя всем сердцем привязываться к неразумному созданию, но ее любимый муж так давно умер, а дочь Гета жила так далеко!..

В такие дни она много плакала, крупные светлые слезы катились по ее лицу, плакала беззвучно, даже не всхлипывала. Ведь жизнь в одиночестве так тяжела, и Господу Богу давно пора над ней сжалиться.

Господин Ледерер прожил у нее только три или четыре дня, когда Пусси вновь убежала. Поначалу госпожа пасторша ничего не хотела ему говорить — Пусси ведь всегда возвращалась. Но потом, когда измученная первыми поисками, она сидела у окна и на улице пронзительно взвизгнул тормозами автомобиль, она вздрогнула от испуга — ей показалось, что это был крик Пусси, и тогда все-таки пошла к нему.

Сначала он, правда, не совсем ее понял, он сидел за письменным столом, обхватив голову руками, и ей даже показалось, что ему дурно… Но когда он поднял голову, она увидела, что он чем-то расстроен. Лучше бы ей вообще ничего не говорить, но он уже кивнул головой и сказал: «Поищем…»

Она стала отговаривать его, сказала, что вовсе не это имела в виду, и господину Ледереру непременно нужно к вечеру повторить роль… На госпоже Флеге был смешной черный чепчик, плоская нашлепка из черного бисера, какие сейчас уже никто не носил, и господин Ледерер не отрываясь смотрел на съезжавший набок чепчик…

Затем решительно объявил, что сейчас же отправится на поиски!

Каждые четверть или полчаса он возвращался и докладывал: то он видел Пусси, но не поймал, то купил копченую сельдь для приманки, то зеленщица фрау Леман сказала, что видела Пусси во дворе у мусорных баков…

Наконец госпоже пасторше Флеге пришлось напомнить ему, что уже пора в театр. А этот смешной, чересчур старательный человек только пожал плечами и сказал: «Да какой там театр!», — но, опомнившись, все-таки пошел.

Вернувшись в половине двенадцатого — обычно он так рано не приходил, — постучал к ней в дверь — она еще не спала — и сказал:

«Я с Пусси!»

Вдова вышла в ночной блузе и нижней юбке, в кружевном чепце на маленькой головке с редкими седыми волосами — только любимый муж видел ее в таком одеянии, но она не стеснялась и лишь тихо плакала. «Ничего, ничего, госпожа пасторша, — сказал он. — Вот она — Пусси. Кстати, моей заслуги здесь нет, она сидела перед дверью дома. И не надо меня благодарить — не за что».

Он сходил вместо нее в полицейский участок (там часто грубят старым женщинам), заказал для нее уголь и встал в восемь утра, когда его привезли, и впервые она получила все сполна и все брикеты целыми, он повесил гардины и вынес во двор ведро с мусором… И не требовал никакой благодарности. Когда же она пыталась благодарить и брала его за руку, он искренне смущался и, не говоря ни слова, уходил в свою комнату. Или же сердился и говорил: «Не стоит благодарности, госпожа пасторша, благодарить будете после…» Вдова долго думала, не значит ли это, что он собирается съезжать с квартиры?

Да, он был любезным, тихим и мирным человеком, но самым приятным было все-таки то, что вечерами, когда смеркалось, он сидел у нее и слушал рассказы о муже и прекрасном приходе в Вильстермарше, где родилась Гета и где фрау Флеге провела самое счастливое время.

Он тихо сидел или неслышно ходил по комнате, покуривая сигарету. (Вообще-то она не выносила дыма, однако находила, что его сигареты пахнут приятно.) Он умел слушать, никогда не скучал, к месту задавал вопросы, и взгляды их во всем совпадали.

Своим высоким старушечьим голосом она нараспев рассказывала о пасторской усадьбе с шестьюдесятью моргенами земли. Правда, ее любимый муж ничего не понимал в сельском хозяйстве, но ему доставляло большое удовольствие самому обрабатывать землю, — разумеется, вместе с батраком. Он любил сам походить за плугом, после чего чувствовал себя разбитым, но бесконечно счастливым и говорил: «Гета (ее тоже звали Гетой, как и дочь), Гета, сейчас я смогу прочесть проповедь на празднике урожая совсем по-другому, не так, как раньше».

— А вода у вас была? — спросил господин Ледерер.

— Ну разумеется! У нас было все.

Она рассказала, как однажды в январе маленькая Гета, ей тогда как раз исполнилось пять лет, упала в пруд. Она даже не заплакала и, выбравшись из пруда, залезла в старый пыльный ландо в каретном сарае, где разделась догола, аккуратно развесила свои вещи сушиться и не хотела возвращаться домой, пока все не высохнет. «А ведь ее черное бархатное платьице и за три недели не высохло бы. И ни насморка, вообще ничего. Сейчас у Геты собственные дети, должно быть, совсем большие… Старшую зовут Ингрид — вам нравится это имя? Они ведь теперь датчане, дети переехали в Копенгаген, вы представляете, господин Ледерер?»

Иногда госпожа пасторша Флеге спохватывалась, что все время рассказывает только о себе, краснела, извинялась, и тогда наступал черед господина Ледерера.

Но его рассказы были короткими, ему, собственно, было не о чем рассказывать. Он был простым актером, каждый вечер ходил в театр, после спектакля репетировал до полуночи. Нет, знаменитым он не был, так, на вторых ролях, она же видела его на сцене…

Да, конечно, видела, он часто одаривал ее билетами. Сначала она его не узнавала, но он объяснил, что искусство как раз и состоит в том, чтобы быть совершенно неузнаваемым. Однажды он был генералом, а другой раз, в сказке, водяным, злым духом — понятно, что каждый раз выглядел по-разному и что она его не узнавала, да и глаза ее уже плохо видели. Госпожа Флеге очень гордилась своим квартирантом и старательно собирала программки, в которых стояло его имя: Эрнст Ледерер.

А Куфальт…

После приезда в Гамбург Куфальт не сразу поселился у вдовствующей госпожи пасторши Геты Флеге: это произошло через несколько дней после того, как был выработан четкий план, и далекая от мира госпожа пасторша стала частью этого плана.

Сначала он поселился в маленькой, довольно грязной гостинице, где провел несколько ночей. Днем совершал дальние прогулки, размышлял о жизни и строил планы относительно своего будущего.