Очи бога - Джон Марко

При свете луны он выглядел столь уязвимым, что Кассандра почувствовала глубокую печаль.

— Пожалуйста, Гилвин. И спасибо за этот чудесный подарок, за то, что счел меня достойной его, — она шагнула и остановилась. — Спокойной ночи, Гилвин Томз. Я буду помнить тебя.

Кассандра повернулась и ушла. Она чувствовала на себе неотрывный взгляд печальных глаз юноши, но не оборачивалась, ибо знала: это только добавит страданий в его чашу. Она была польщена, и удивлена, ей хотелось сделать хоть что-нибудь, дабы осушить эту чашу. Но это невозможно, ибо любовь всегда такова: она разбивает сердца, и справиться с ней не может никто.

Сердечная боль самой Кассандры достигла апогея, когда она подошла к потайной двери. Вместо пылкого лица Гилвина она видела Лукьена, окруженного воспоминаниями.

— Я просто глупа, вот что, — прошептала она, входя. Мысль о возвращении к ней Лукьена теперь казалась идиотской. И неважно, что проклятье оказалось фальшивым. Ей подавай Лукьена, и все тут.

И вдруг, пораженная ужасом, Кассандра замерла у порога кухни. У нее зародилось смутное подозрение.

— Я никому не могу рассказать этого, — прошептала она. — И никому не могу позволить увидеть себя!

Если она сделает это, Акила захочет быть с ней. Он вновь потащит ее в постель и станет совокупляться с ней, точно жеребец, заставляя рожать детей, которых хотел так страстно. Кассандра вынула амулет из-под одежды и стала его рассматривать. Рубин в центре пульсировал, даруя тепло.

— По-прежнему живая, — простонала она. — И по-прежнему в темнице!

29

Несколько последующих дней в библиотеке царила относительная тишина. Погода снова испортилась, то и дело разражались грозы. Толпы ученых сильно сократились, и в холлах гуляло эхо. Фиггис наслаждался спокойствием. Последние несколько недель у него не оставалось времени, чтобы заняться новыми манускриптами или почитать — а это являлось главной его страстью. Пока ученый занимался обслуживанием посетителей, в его кабинете на столе накопились горы новых книг, ожидающих своего часа. Поэтому, когда разразилась непогода, Фиггис возблагодарил судьбу.

Но молчание одного из обитателей библиотеки действовало ему на нервы.

Гилвин в течение двух дней вообще не вымолвил ни слова. Он усердно трудился и держался вежливо с посетителями, но пропускал трапезы и был весь в себе. Он больше не исчезал на длительный срок и не улыбался так таинственно, как неделю назад. Не играл с Фиггисом в карты и не проявлял ни малейшего интереса к экзотическим книгам. Воображение Гилвина как будто уснуло, и это тревожило Фиггиса. Но он не приставал к пареньку с расспросами, ибо знал причину его меланхолии. Когда-то он сам был молод и не понаслышке знал симптомы сердечной лихорадки. Ясно, что какую бы девушку не встретил в Лайонкипе Гилвин, он получил решительный отказ. Фиггис жалел парня. Он никогда не был отцом, но Гилвина полюбил как сына и желал смягчить его сердечные муки. Но знал старик и то, что парень стеснительный и не хочет привлекать к себе внимание. Так что он предоставил Гилвину полную свободу и загружал работой, дабы занять его растревоженный ум. Фиггис надеялся, что со временем паренек сумеет забыть свою зазнобу.

Однажды дождливым вечером библиотекарь вдруг вспомнил, что обещал Гилвину разыскать тексты о Гримхольде. За суматохой последнего времени он позабыл об этой странной просьбе, а Гилвин больше не напоминал о ней. Фиггис сидел у себя в кабинете. Перед ним сгрудились десятки манускриптов, нуждающихся в расстановке, а глаза старого ученого слипались от усталости. И тут ему неожиданно пришло в голову, что книга легенд позволит отвлечь Гилвина от тягостных раздумий. Поэтому Фриггис отложил текущую работу и направился в зал каталогов. Было поздно, и Гилвин, конечно, спал беспробудным сном, как и хозяйка Делла. Фиггис был один во всей библиотеке. В окна проникал странный бледный свет — начиналась гроза; на улице загрохотало, вот уже и дождь забарабанил по стеклу.

Зал каталогов располагался в северной части здания. Хотя он находился на первом этаже, до него пришлось долго добираться. Он считался одним из самых больших помещений библиотеки, крупнее, нежели читальные залы, но входить туда мог один Фиггис. Ключ от комнаты висел у него на поясе, и сейчас старик достал его. Зал был заперт на тяжелый висячий замок. Фиггис давным-давно понял, что каталог не менее ценен, чем большинство манускриптов библиотеки, ибо без его записей содержимое полок, в основном, становится бесполезным. Слишком много здесь хранилось книг, свитков, журналов, карт и прочего добра, чтобы разобраться в них без путеводителя. Так что Фиггису было чем гордиться: у него ведь есть его любимое детище — математический каталог.

Дойдя до железной двери, он вставил ключ в замок, стараясь не загасить свечу. Замок щелкнул. Фиггис отцепил его и распахнул дверь, шагнув через порог в темноту. Огонек свечи сумел далеко разогнать мрак, и стало видно громоздившееся посреди зала металлическое чудовище.

Фиггис многого в жизни достиг, мог похвастаться кучей изобретений. Он придумал множество вещей, как приносящих пользу, так и ненужных. Он полагал себя мастером в предсказании движения луны и звезд. И радовался, как дитя, видя Гилвина, разгуливающего без костыля, ведь ему пришлось затратить месяцы на изобретение и изготовление специального башмака для парнишки. Но больше всего Фиггис гордился каталогом. В комнате размещалось совсем немного бумаг и гроссбухов. Более того, каталог был почти живым. Вот почему Фиггис прятал его от посторонних глаз. Даже ученым из Марна не посчастливилось лицезреть эту чудную машину — единственную мыслящую машину в мире.

Огонек свечи осветил прибор, состоящий из огромного количества деталей и проводов, отходящих от тяжелого, широкого деревянного стола. На столе стояла масляная лампа. Фиггис зажег лампу от свечи и обрезал фитилек, оживляя его. От полированной поверхности стола отразился свет лампы, озарив всю комнату. Окон в помещении не было, дабы не привлекать внимания воров. Фиггис уселся за стол, представляющий собой голову монстра о нескольких ногах. Части устройства тонули в темноте, протянувшись в нескольких направлениях, всюду виднелись провода, пружинки и колесики, приводимые в движение кнопками на столе. Каждая кнопка имела обозначение в виде буквы или цифры. Кнопки контролировали провода, проходящие через множество выемок. В зависимости от того, где проходил проводок, крепилась струна с клавишей. Машина соотносила буквы и цифры с гигантским мотком медной ленты, изрешеченным миллионами точек и черточек, обозначающих машинный язык. Как только выбиралась соответствующая струна — а процесс мог занимать от нескольких минут до часов, в зависимости от количества информации, загруженной в машину, — натягивался проводок, ведущий к необходимой букве или цифре на медном прямоугольнике под клавишами стола. Если все шло хорошо и каталог получал нормальные запросы, ответы бывали просто поразительные. Это было куда эффективнее обычного каталога.