Идеальный вальс - Анна Грейси

Мурлыча от удовольствия, она откинула голову назад, стоило Себастьяну начать ласкать ее обеими руками.

Внезапно, захватив его большие руки в свои, Хоуп остановила их. Ее глаза замерли на мужской груди.

– На тебе это тоже сработает? – прозвучал ее хриплый голос.

Он пожал плечами, словно не знал ответ. Тогда Хоуп проворковала:

– Ты ведь разрешишь мне заняться исследованием, не так ли? – нежные ладони разместились на его груди, поглаживая ее с явным одобрением. – Такая красивая и твердая.

Он тут же сжал ее грудь.

– Такая красивая и мягкая.

Она засмеялась и отбросила его руки прочь.

– Прекрати. Я хочу сосредоточиться, но не могу, когда ты вот так ко мне прикасаешься.

Ее ладони закружились по поверхности его груди, медленно приближаясь к соскам. Себастьяну нравилось серьезное сосредоточенное выражение на прекрасном лице. Тонкие пальцы задели наконец соски и мягко их сжали, заставив тело Себастьяна выгнуться дугой. Пламенные стрелы побежали от ее ищущих пальцев прямо к его паху.

– Ага. – Хоуп коснулась его маленького соска и ради пробы снова его сжала. Он отреагировал также. Глубокомысленно нахмурившись, она внимательно посмотрела сначала на голую мужскую грудь, а потом на свою, скрытую под плотной фланелевой тканью. Воспоминала о том, как он освободил ее грудь и взял сосок в рот?

– Там, на крыше, ты сказал, что завидовал желтым рюшам на моем платье и жалел, что твои руки не могут поменяться с ними местами. На кушетке ты сосал мою грудь сквозь шелк рубашки. Предполагается, мне надо снять эту вещь? – Краска бросилась ей в лицо, как только она произнесла эти слова. – Я имею в виду, я не...

Поцелуй остановил ее.

– Нет, – сказал он. – Предполагается, тебе ее снимать не надо.

Румянец исчез.

– О, – в ее голосе звучала смесь облегчения и разочарования.

Он мягко пояснил:

– Это сделаю я.

– О-о-о. – Румянец вернулся на ее щеки. Она сидела и ждала.

Двадцать маленьких гладких перламутровых пуговиц, от самого подбородка и почти до талии.

Одна пуговка, вторая. Стала видна стройная линия шеи. Он поцеловал ее, дегустируя тонкий аромат ее кожи.

Третья, четвертая и пятая открыли ямочку между ключицами. Он подался вперед и погрузил в нее свой язык.

К седьмой и восьмой пуговицам у него во рту пересохло, а дыхание участилось. Себастьян взглянул на девушку. Она внимательно смотрела в сторону, облизывая губы. Сердце громко стучало у него в груди.

С десятой пуговицей показалась сливочная долина ее груди, и он нагнулся вперед, прижимая к ней лицо, пробуя, облизывая ее шелковистую теплую кожу. Запустив пальцы в его волосы и ухватившись за его голову, Хоуп поцеловала его.

Пятнадцатая – и обе груди свободны, розовые соски требуют внимания, а его руки дрожат. Он теребил последние три пуговицы, готовый сдаться и отступить. Дыхание стало отрывистым, так же, как и у нее, словно они бежали наперегонки.

Он ухватился за подол рубашки, сбившейся на ее бедрах, и медленно-медленно начал поднимать ее вверх.

– О-о-о. – Из-за трения ткани о возбужденную кожу у Хоуп вырвался стон.

Он обнажил ее бедра. Это его женщина. Ее талию. Ткань задержалась на груди. Он потянул, и, как ребенок, она подняла свои руки, чтобы он мог полностью раздеть ее. Только она вовсе не была ребенком. Хоуп в полной мере, даже в высшей степени, являлась женщиной.

Он отбросил ненужный теперь предмет одежды и опьянел при виде ее наготы. В памяти всплыла копия известной итальянской картины: золотоволосая красавица, стоящая в огромной створке раковины. Венера – девушка на том полотне: застенчивое, задумчивое создание, подобное Мадонне во всей ее чистоте.

Но итальянская красавица не была красивее или чувственнее его собственной дорогой Венеры, робко и одновременно гордо сидящей верхом на нем – одна рука изящно прикрывает треугольник золотых завитков, другая – застыла в неуверенности.

Она пылала жизнью, теплотой, любовью. И все это для него. Для обыкновенного Себастьяна Рейна. Ему не верилось в такое чудо. Великолепное, любящее создание собиралось стать его женой, его единственной любовью навеки. Никогда больше одиночество не настигнет его.

Поймав руку Хоуп, Себастьян поцеловал ее и положил напротив своего сердца.

– Моя собственная драгоценная Венера.

– Венера была языческой богиней, не так ли?

– Да. Богиней любви, – подтвердил Себастьян. Это сравнение оскорбило ее?

На лице Хоуп заиграла сверкающая улыбка.

– Не уверена, что знаю, как быть языческой богиней любви, но я могла бы научиться этому, – сказала она. – Покажи мне – как.

Не дав ему ответить, она отодвинулась и стащила с него одеяло.

– О-о-о, – протянула она, потрясенная открывшимся видом. Последовало легкое прикосновение. – Это – то, чье давление я уже чувствовала, ведь так? Он такой теплый и...

– Ум-м-ф! – вырвалось сквозь его стиснутые зубы. Его рука поймала ищущую ладонь. – Нет. Пока нет.

– О...

– Еще одно прикосновение, и все закончится очень быстро.

Она нахмурилась.

– Но...

– Я хочу, чтобы мы не торопились, хочу, чтобы твой первый раз был особенным.

– Он и будет особенным. Он уже особенный. – С задумчивым видом она поглаживала его. – Мне кажется, ты снова пытаешься быть благородным.

Себастьян моргнул. Он только что раздел ее донага. Где здесь благородство?

Девичьи ноготки слегка царапали его грудь, кружа вокруг его сосков. Себастьян задрожал и беспомощно выгнулся под нею.

– И я хочу, чтобы ты знал, Себастьян Рейн, что, будучи твоей языческой богиней любви, я не желаю видеть, как ты играешь роль благородного мученика.

Она наклонилась и втянула губами его сосок, затем мягко его прикусила.

Его тело вновь изогнулось.

С видом глубокого женского удовлетворения на лице Хоуп выпрямилась.

– Это очень мило, и я люблю тебя за это, но ты не должен сдерживаться или быть осторожным. Я и так ждала достаточно долго. Я хочу, чтобы ты взял меня. – Изящный ноготок прошелся вдоль его твердого члена, и она продолжила: – Я хочу чувствовать, как ты овладеваешь мною в... восхитительном взрыве страсти.

– Восхитительный взрыв страсти, говоришь, – повторил он, используя все свое самообладание.

Маленькая ладонь мягко сжала его.

– Я хочу жаждущего влюбленного мужчину, который почти обольстил меня на крыше оперного театра. Мужчину, руки которого дрожали от желания, когда он ласкал меня на кушетке. Оба раза ты отказывал в удовольствии себе. На сей раз я не желаю, чтобы ты сдерживался. Ты не должен останавливаться. Я хочу, чтобы ты почувствовал все это великолепие вместе со мной.