Конспект - Павел Огурцов

— Вот как ты рассуждаешь! Ну, что ж, придется самой написать благодарность. Все приходится делать самой.

Возвращаемся с Лексенкой с последней прогулки. Она спрашивает:

— Ты приедешь?

— Приеду.

— А когда?

— Когда – не знаю, но приеду. Обязательно.

Не помню, сколько я уже прожил дома, когда в мое отсутствие на Сирохинской нежданно-негаданно проездом из Одессы появился Алексен. Как это было понять? Раз я гостил у мамы, значит она считает себя вправе направить сына в семью, которую всю жизнь поносила как могла? Все еще не хочет иметь никаких контактов со своими сестрами? Дома мне ничего не говорят, но меня бросает в жар от мысли: могут подумать, что это я пригласил Алексена. Сказать, что я тут ни при чем? Нет, об этом можно будет сказать только после его отъезда. Я чувствую себя неловко, как будто в чем-то виноват. Но мальчик, — ему тринадцатый год, — не виноват ни в чем, и у нас к нему относились доброжелательно, заботливо и, когда я пришел домой, его расспрашивали о пионерском лагере.

Галя дала денег, и в тот же вечер я повел Алека в театр. Попали не помню на какой балет. На другой день в клубе связи тоже попали на балет, на этот раз специально для детей — «Волшебную флейту» на музыку Моцарта. Как будто в Харькове кроме балетов больше нечего посмотреть!.. Алек пожаловался, что жмут ботинки и попросил купить новые. Если бы для этого я попросил дома деньги, я знаю — мне бы сразу дали без каких-либо разговоров, но стыдно было просить. Не мог, и все! Сказал Алеку, что у меня денег нет.

— А мама говорила, что ты купишь.

— Когда она говорила?

— Когда мы ехали в Одессу, А с кем ты ехал?

— С ребятами и вожатыми.

— А обратно тоже с ними ехал?

— Да. Только дальше они поехали без меня.

— Купить, Алек, я не смогу — у меня нет денег. Ты столько в них ходил, походишь еще немного, а дома купят.

Да, дома говорили, что я куплю, я говорю, что дома купят — скверная история! В тот же день после обеда с продуктами на дорогу отвез Алексена на вокзал, в комнате для пассажиров с детьми закомпостировал его билет на проходящий поезд, доплатив за плацкарту и скорость, усадил в вагон, дал деньги на дорогу, попросил пассажиров присмотреть за мальчиком и отправил срочную телеграмму в Нальчик — когда поезд приходит на станцию Прохладная. Встретили его там или нет — не знаю.

Перед началом учебного года зашел к Кунцевичам, застал Наташу и прижившуюся у них домработницу. Вера была в Курске. Она уже заведовала в тамошнем медицинском институте кафедрой патологической анатомии, но не оставила свою научную работу в Харькове, и жила то там, то здесь. Наташа окончила рабфак и поступила в Харьковский медицинский. Она побывала в Курске у матери и застала там Катю с Митей, приехавших после ареста Бориса Лесного — ему дали десять лет без права переписки. Теперь Митя, — ему тринадцать лет, — живет в Куйбышеве у Куреневских — Катя отвезла к ним сына и вернулась к себе в Днепропетровск.

20.

Еще когда вернулся из Донбасса, хотелось повидаться с Птицоидой. Сначала оттягивал встречу до восстановления в институте. Восстановили, и снова отложил — пока не добьюсь прописки. Прописали, и оказалось, что разучился рисовать, это затмило все остальное, и уже не хотелось никого видеть. Позднее, вспоминая Птицоиду, прислушивался к себе: хочу ли его видеть? Хочу — отвечал разум, только не сейчас — говорили чувства, и «не сейчас» все еще пересиливало. Вспоминал Пексу, и хотелось узнать о его судьбе, а для этого надо было съездить на Лысую гору, и снова: только не сейчас! Это нехорошо, но это было.

Апрель 38-го года. Выставка курсовых проектов. Тема: рубленое здание станции водного спорта. Проект я выполнил тушью, перышком (до чего трудоемкая работа) на акварельном фоне, чуть утрировал подачу ближнего и дальнего планов со стилизованным антуражем. Обычная оценка моих курсовых проектов — четверка, и на этом проекте впервые стояла пятерка и рядом — надпись: «В альбом», что означало — в альбом лучших студенческих проектов. Такими надписями проекты отмечались редко и не на каждой выставке, на этой их было три. В прекрасном настроении прошелся пешком. После долгих хмурых был веселый теплый день, при котором говорят: душа радуется. На Сумской повстречалась воинская часть, и, когда я поравнялся с оркестром, он, вроде как в мою честь, грянул такой жизнерадостный марш, что душа уже не только радовалась, но и запела. Подумалось: когда умру, хорошо бы, чтоб и похоронили под такой марш. Свернул на Театральную площадь к трамваю, увидел Донец-Захаржевский переулок, дом, в котором живет Птицоида, и потянуло меня туда с такой силой, что я изменил свой маршрут и направился к Птицоиде. Дверь открыла его мама.

— Здравствуйте, — сказал я, чувствуя, что сияю.

— Здравствуйте, — сказала она хмуро, стоя на пороге.

— Миша дома?

— Нет.

— А когда будет?

— Не знаю, — ответила она все так же хмуро и хотела закрыть дверь, но я за нее ухватился.

— Что случилось?

— Петя, не ходите к нам и ни о чем не спрашивайте. — Она снова попыталась закрыть дверь.

— Но он же мне не безразличен! — чуть не закричал я.

— Миша жив пока, здоров, учится в институте, но, ради Бога, уходите и больше не приходите.

Я отпустил дверь и, ошеломленный, остался один на лестничной площадке. Ходил по городу и старался догадаться, почему так резко изменилось отношение ко мне. Вдруг меня бросило в жар: а не сказал ли кто-нибудь обо мне такое, что теперь со мной не хотят знаться? Кто, что именно, когда, зачем?.. Наконец, я понял, что сколько об этом ни думай — ответа не найдешь. А может быть они не хотят со мной контактов, чтобы не компрометировал их своим происхождением и тем, что был исключен из института? Да они и не знают, что меня восстановили. Но после моего исключения Птицоида никак ко мне не переменился. Так то Птицоида, а не его родители! Вспомнилась наша встреча, когда мы поехали за город, — он не пригласил меня домой. Ну, и не пригласил — хотел побыть вдвоем, он так и говорил, а у них одна комната — какое уж там вдвоем! А может быть он не хотел, чтобы что-то знали родители? Все может быть. К тому же как переменилось время! Теперь куда страшнее, чем тогда. Все прячутся в своей семейной скорлупе и избегают контактов вне ее. Можно, конечно, увидеть Птицоиду — зайти к нему в институт. Но его мать явно не хочет наших контактов, а хочет ли он — я не знаю, и нехорошо так поступать. Вот если Птицоида узнает, что я к ним заходил, и если захочет меня повидать, то приедет на Сирохинскую. Дважды если... Если бы да кабы...

В то время получили распространение патефоны, имевшие пружину и заводившиеся, как старинные граммофоны, ручкой. От граммофонов они отличались тем, что не имели трубы, были портативны и, закрываясь крышкой, превращались в небольшой чемодан. Роясь в хламе на чердаке сарая, я обнаружил старый граммофон без трубы и ручки, с поломанной пружиной, вспомнил, что от когда-то проданной швейной машины, которая шила зигзагом, остался моторчик, и захотелось из остатков граммофона и моторчика сделать проигрыватель. Сережа загорелся этой идеей, и мы в выходной день такой проигрыватель соорудили. Вращала диск «ременная передача» от моторчика, причем на первых порах вместо ремня был шпагат, после Сережа раздобыл и подогнал ремешок. Мне казалось, что в этой работе самым сложным было расстояние между моторчиком и диском, и я засел за расчет, но Сережа чуть ли не закричал: «Зачем тебе это? Я определю на слух!» И, действительно, очень быстро определил. Корпус проигрывателя сколотили из досок, проигрыватель получился громоздким, но работал хорошо. Федя Майоров называл его агрегатом и гордился, что электропроигрывателей нет в продаже.