Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006) - Валентина Полухина

Да. И все любят, за исключением Джона Эшбери. Я ведь пишу не только для интеллектуалов и ученых. Когда мне хочется, я рифмую. Но не всегда. Кстати, из рифм я создаю джаз, как бы рифмуя. Поэзия должна обращаться и к телу тоже, не только к душе. В наши дни слишком многие поэты совершают Аристотелеву ошибку: божественным началом в человеке они считают один только интеллект.

Иосиф писал, что называть вас австралийским поэтом — значит умалять ваше значение; это все равно что называть Йейтса ирландским поэтом. Вы — тот, "кем язык жив"[171]. Согласны ли вы с этим определением?

С первой его частью согласен, вторая же мне кажется диким преувеличением.

Вы очень скромны. Однако это цитата из Одена:

Время, которое нетерпимоК храбрым и невиннымИ быстро остываетК физической красоте,Боготворит язык и прощаетВсех, кем он жив."Памяти У. Б. Йейтса"[172]

Иосиф говорил это о ком-то еще.

Иосиф знал ваши стихи еще будучи в СССР. Кто познакомил вас с поэзией Бродского и когда?

Это случилось в середине 1980-х годов в Нью-Йорке. Первое стихотворение, глубоко меня потрясшее, было "Снегирь".

У Бродского нет стихотворения с таким названием. Возможно, вы имеете в виду стихотворение "На смерть Жукова", которое написано по образцу державинского "Снигиря"?

Да, оно о маршале Жукове. Великолепное стихотворение. И перевод мне понравился. Помню, Иосиф сказал однажды: "Мы воюем до победного конца".

Расскажите, пожалуйста, о вашей первой встрече с Иосифом. Произошла ли она на Международном фестивале поэзии в Лондоне или в Нью-Йорке?

Мы встретились в Нью-Йорке, у Марка Стрэнда, году в 1983-м. Тогда же я познакомился с Дереком Уолкоттом. Мы вместе обедали. Все они — хорошие поэты, возможно, только Стрэнд послабее. Мы долго разговаривали с Бродским — проговорили чуть ли не всю вторую половину дня. Я разговаривал также и с Уолкоттом, но Дерек со мной всегда какой-то шумный, называет меня "Bwana"[173] и т. п.

В 1988 году вы с Дереком Уолкоттом, Шеймасом Хини и Иосифом Бродским принимали участие в круглом столе Дублинской писательской конференции в Дэн-Лэри[174]. Его вел Майкл Шмидт. Что вам запомнилось из этой конференции и беседы?

Я не очень хорошо помню нашу беседу. Кажется, я сказал Шеймасу, что его английский мне понятнее и привычнее, нежели английский язык Англии. Первое стихотворение Шеймаса, которое я прочитал, кончалось фразой: "I'll dig with it" с ударением на "it". Я прочитал ее и сказал себе: "М-да, клянусь, что в Англии этого прочитать не смогут; там это будет звучать как "I'll dig with it" (с ударением на "dig"), и это разрушит строку в целом". И хотя мы не говорили с ирландским акцентом, мы вспомнили, что фраза "I'll dig with it" (с ударением на "it") звучит как прекрасный чистый австралийский английский. Шеймас был очень польщен. Английских языков много.

Помните ли вы какие-нибудь интересные высказывания Иосифа об английском языке? Он ведь был влюблен в этот язык.

Да, я помню, он высказывал сожаление, что англичанам не удалось колонизировать Россию в 1918 году и что его, Бродского, писательская деятельность есть попытка эту ошибку исправить… Разумеется, английский для него ассоциировался не столько с колонизацией, сколько с цивилизацией; он имел в виду английский Джорджа Херберта, Марвелла, Донна и Шекспира.[175]

Вы, Дерек, Шеймас, Иосиф — не британские поэты. Служит ли это доказательством того, что центр англоязычной поэзии сместился и больше не находится в Англии?

Этот центр и так не всегда был в Англии; иногда он был в Америке, иногда — в Ирландии и Шотландии и даже, с некоторой натяжкой, в Австралии. Шотландия была центром англоязычной поэзии в 1970—1990-х годах, но все лучшие шотландские поэты, писавшие как на гэльском, так и на английском, умерли в 1990—95 годах. Норман Маккейг умер, и Сорли Маклин тоже умер. Чуть позже умер замечательный валлийский поэт Р. С. Томас. Мне кажется, что шотландские и валлийские поэты сильнее ирландских, но ирландцы известнее, потому что у них была война, а ничто так не способствует славе поэта, как война. Так что Англия не была поэтическим центром на протяжении столетии, но все еще сохраняет свое влияние в том, что касается публикаций и критики. В Америке поэзия тоже не очень сильная, потому что она растворилась в университетах. Можно по пальцам сосчитать настоящих американских поэтов — Шэрон Олдс, Рон Рэш; другие — это университетские преподаватели, пишущие стихи.

Как вписывается Бродский в англоязычную поэзию?

Если вы имеете в виду Англию, то никак; если Америку, то он — почетный гость. Залетная птица, птица Рух.

Известно ли вам о том, какая пропасть лежит между его оригинальными стихами и даже лучшими из переводов, выполненными либо самим Бродским, либо Дереком Уолкоттом, Энтони Хектом, Ричардом Уилбером либо профессиональными переводчиками?

Для этого нужно знать русский.

Двоюродный брат вашего прадеда составил "Oxford English Dictionary". Повлиял ли этот факт на ваше отношение к языку?

У меня было свое отношение, свой склад ума прежде, чем я узнал о Джеймсе Маррее. Я был прирожденным слово- филом. Всегда любил язык. Я хотел стать художником, но к этому у меня не оказалось таланта. Тогда я решил живописать словами. Я — этакий языковой примитивист.

Сложный и оригинальный взгляд Бродского на язык лежит в основе его поэтического мира. Такой вывод можно сделать, читая его эссе или его стихи?

И то и другое, как мне кажется. Думаю, мне тоже свойственно богатство языка, но, в отличие от Бродского, я извлекаю философию из поэзии, а не из языка.

Вы считаете, что поэзия — универсальное творение, она не должна ограничиваться одним языком. Чем вы объясните одержимость Бродского языком?

Поэзия — не только язык. Она пропущена через язык, создается языком, но включает в себя также музыку и живопись.

В этом бы Бродский с вами согласился. Однажды он заметил, что научился композиции у музыки. А сколько у него в стихах живописи! Он восхищался Возрождением.

Со мной то же самое. Я знаю массу художников, хожу во все галереи.

Бродский активно не любил левых западных интеллектуалов. Что так привлекает их в идеологии социализма и марксизма?

Она дает им ключ ко всем мировым проблемам. Она гласит: "Вы будете лидерами, вы будете главными, вы будете новой аристократией. Пусть даже в одной Республике Словесности!"

Семьдесят пять лет существования советской власти ничему их не научили.

Ровным счетом ничему. Поколение левых погубило австралийскую поэзию: около 75 процентов австралийских поэтов — левые. Люди готовы читать левую прозу, но не левую поэзию. Это всегда одна и та же песня.

При этом они всегда находят способы себя преподнести, завладеть журналами, напечатать своих единомышленников.

Большинство австралийских журналов и все газеты — левые.

Вернемся к Бродскому. Находясь вне своей культуры, Бродский тем не менее продолжал ей служить, прививая ей, так сказать, другую "ментальность". В попытке избавиться от свойственной русской культуре сентиментальности и провинциальности Бродский столкнулся с самой разнообразной критикой, как русской, так и западной: его упрекали в холодности, книжности, излишней рациональности, — при этом едва ли можно серьезно относиться хотя бы к одному из этих упреков. Как вы думаете, чем могла быть вызвана подобная критика?

Помню, как однажды в Амстердаме, вскоре после присуждения ему Нобелевской премии, в его честь был организован прием. В числе гостей была одна немка с очень красивой кожаной сумкой, и Иосиф сказал ей: "Мадам, какая великолепная сумка — она из человеческой кожи, я полагаю?"

У всех у нас с немцами проблемы. Мне понадобилось двадцать пять лет, чтобы решиться поехать в Германию.

Что же касается холодности, то разве у вас нет слова "душа"?

Конечно, есть, и мы многого требуем от нашей "души" и очень многое ей приписываем! Кстати, Бродский как раз и вернул слово "душа" в русскую поэзию после тридцатилетнего запрета властей на использование этого слова.

Отвечая на ваш вопрос, скажу: думаю, что главная причина подобных упреков — ревность. Однажды — дело было в Массачусетсе — я спросил Бродского: "Не собираетесь ли вы когда-нибудь вернуться в Россию?" Он ответил: "Нет". "Разве вы не скучаете по русским пейзажам, по русской природе?" — "Не скучаю. Здесь все то же самое". Я, как большинство австралийцев, безумно тоскую по Австралии, если расстаюсь с ней надолго.

Трудно тосковать по стране, которая так плохо с тобой обошлась.