Они должны умереть. Такова любовь. Нерешительный - Хантер Эван (Ивэн)

— Да. Надо было везти через мост, на ту сторону. Туда. Пришлось заехать за ними на рынок.

— В центре, что ли?

— Да.

— Это где же? Около Каммингса?

— Как?

— Каммингс-стрит? На том рынке?

— Да, на том. ,

— Они здорово рано открываются, — сказал парень.

— Да. Я должен был быть там в три тридцать, чтобы успеть. И потом оттуда к мосту и на ту сторону.

— Прямо до Нижней Слобовии, выходит? — опять захохотал механик. — Да, ну ты трудяга, ничего не скажешь. Я люблю людей, которые всегда готовы работать. Бог свидетель, я и сам работаю без передышки. Твой грузовик вон там, за тем «кадди» 62-го года. Тебе с цепями помочь?

— Нет, я справлюсь один. Спасибо.

— Да ерунда. Ключи тебе нужны?

— Не знаю еще. Там есть где повернуться?

— Да, я думаю, что наденешь прямо там, не выкатывая. Если ключи нужны, вон они, на доске.

— Ладно, — сказал Роджер и пошел к своему грузовику, находящемуся в дальнем конце гаража. Он посмотрел на стоящий рядом «кадиллак», потом опустил задний борт и влез в кузов. Цепи были в правом переднем углу, около кабйны, завернуты в мешковину. Он всегда сушил их тщательно, когда снимал, и потом заворачивал в мешковину, чтобы они не заржавели. Он взял цепи, и уже пошел к заднему борту, когда увидел пятно.

Пятно было не больше полудолларовой монетки, круглое, с зубчатыми краями и капельками вокруг.

Должно быть, из носа у нее, подумал он.

Он вылез из грузовика сзади и бросил цепи у левого заднего колеса. Потом огляделся кругом, увидел шланг, надетый на кран, и рядом с ним ведро. Он посмотрел по направлению выхода из гаража, ища глазами механика. Его нигде не было видно. Он подошел к шлангу, нацедил немного воды в ведро и вернулся к своему грузовику. Поставил ведро рядом с задним бортом. В кабине из-под переднего сиденья достал старую грязную тряпицу и понес ее к ведру с водой.

Ему здорово повезло. Кровь капнула только на одну из металлических полос кузова и совсем не попала на деревянные доски. С деревянного пола было бы трудненько удалить кровяное пятно. А тут надо было просто провести сырой тряпкой по металлической полосе на полу и ничего не осталось.

Он несколько раз прополоскал тряпку в ведре, пока она не стала чистой. Вода в ведре почти не замутилась, не стала ни красной, ни даже розовой. Он вылил воду из ведра в сливное отверстие под краном и несколько раз сполоснул ведро свежей водой.

Потом он вернулся к своему грузовику и надел цепи.

Она ждала его пе^ед аптекой.

Она увидела его ёще издали, как только он вышел из-за угла, замахала 'ему и побежала навстречу.

— Эй, — крикнула она, подошла, продела свою руку в его и сказала — Опаздываете.

— У меня нет часов, — оправдался он.

— Ну, не очень опоздали, сейчас только без двадцати А где вы были?

— Ставил цепи на грузовик.

— Ничего себе. Ставит цепи на грузовик вместо того, чтобы быть со мной!

— Нет, я бы хотел быть с вами, Эмилия.

— Знаете, иногда мне кажется, — сказала она, улыбаясь, — что у вас абсолютно нет чувства юмора.

— Абсолютно нет, — подтвердил он, улыбаясь ей в ответ.

— Посмотрите на меня, — сказала она.

Он посмотрел на нее.

— Ну? ‘

— Вы надели другое пальто.

— Это мое самое лучшее. Я надеваю его в самых торжественных случаях. Воротник — из настоящего хорькового меха.

— А кто это — хорек? '

— Животное.

— Я знаю, но… . .

— Никогда не слышали о хищном хорьке? В этом городе миллионы хищных грызунов, но лишь несколько хорьков. Один из них добровольно отдал свою жизнь на воротник для моего пальто. Замечательно, правда?

— Замечательно. «

, — А еще, посмотрите, — она расстегнула пальто и раскрыла его, широко раскинув руки. На ней была черная юбка и черный джемпер с очень низким длинным вырезом на груди. На шее, поразительным контрастом с ее смуглой кожей, сияла нитка крохотного жемчуга.

— Возбудительно, а?

— Очень возбудительно. ’

— А еще, — произнесла она, подмйгнув, — внизу черный лифчик. Мужчинам ведь нравятся черные лифчики, а?

— Да.

— Ну, если — не возражаете, я застегнусь, а то все свои прелести отморожу. Ладно? — Она запахнула и застегнула пальто. — Бр-р, у меня руки совсем замерзли. — Левую руку она засунула к себе в карман; правую руку, переплетя свои и его пальцы, засунула в карман его пальто. — Вот так славно, тепло и уютно, — сказала она. — Что-то я разболталась, а вы все молчите да молчите?

— Я больше любдю слушать, — сказал он. — Вот и все.

— Ну, а почему так?

— У себя дома я только и делаю, что слушаю.

— Кого?

— Маму.

— М-м-м… Эти мамочки… не говорите мне про них. Вы бы слышали, какую мне лекцию прочли!

— О чем?

— О вас, конечно!

— Почему?

— Господи, да ведь вы — белый господин. Вы — мистер Чарли, — Эмилия хихикнула.

— А, так вот кто это, мистер Чарли!

— Ну, конечно. Вы — и мистер Чарли, и Белый, иногда — просто Мужчина, хотя под Мужчиной может подразумеваться и просто какой-нибудь полууголовник, но обычно это именно белый человек, так что все это одно и то же, правильно я говорю, мужчина?

— Я не знаю. .

— И так несколько часов подряд. Я уж думала, она никогда не остановится. -

— Из-за этого и не получилось в три тридцать?

— Из-за этого. Она ведь брата моего вызвала, чтобы тот поговорил со мной. Он женат, у него двое детей. Сам он водитель. Вот она и позвонила ему- в гараж и попросила передать ему, чтобы он немедленно приехал домой, как освободится. А он только в четыре там кончает. Я и рассчитала, что застряну дома, по крайней мере, до четырех пятнадцати. У него гараж на Двадцатой, около реки. Он к нам приехал в двадцать пять пятого, я с ним поговорила ровно три секунды и ушла.

— А что он сказал?

— Он сказал: «Эмилия, ты сошла с ума».

— А. вы что сказали? '

— Я сказала: «Луис, иди к черту».

— А потом что?

— Он сказал, что если поймает нас вдвоем, то отрежет вам яйца. "

— В самом деле?

— Луис — толстенький уютный таксист, который и не знает, где искать ваши яйца,~ потому что у него давно своих нет, с тех пор, как в пятьдесят третьем году женился на Мерседес. Ничего, что я так говорю?

— Как?

— Ну, наверное, не больно-то прилично. Хотя ведь, я просто повторяю, что он мне сказал. Во всяком случае, я опять послала его к черту и ушла.

— Да ничего…

— Что «ничего»?

— Что вы так говорите. — Он замолчал. — Мы дома никогда не говорим так. Мама очень строга насчет этого.

— Господи, да к черту этих мам, ладно? — воскликнула она.

Он ощутил мгновенную вспышку гнева и потому просто кивнул.

— Что бы вам хотелось? — спросил он.

— Погулять немного. Я люблю снег. Я на нем выделяюсь.

— Вы и так выделяетесь, — сказал он.

— Серьезно?

— Да.

— Вы такие приятные вещи говорите, как сахар медовый. Вот мама и предупреждала меня. Ух, извините, тешили ведь не говорить о мамах.

— Куда бы вы хотели пойти?

— Да все равно куда, какая разница?

Ему не понравилось, как Эмилия сказала это, но он риказал себе не сердиться. В конце концов, она позволяла: му принять на себя всю ответственность. Как бы говорила, что пойдет за ним, куда бы он ни захотел. Она позволяла ему быть главным, мужчиной. «Ведь ты теперь мужчина в семье, Роджер». Он не хотел сердиться на нее, как он вчера рассердился на Молли. Прошлой ночью он начал злиться на Молли, когда она пустилась рассказывать ему про того мужчину из Сакраменто. Потом он себе говорил, что она не должна была начинать разговор про другого мужчину, лежа в постели с ним. Из-за этого он так разозлился. Но все-таки у него было чувство — пусть даже он все время старался убедить себя в обратном, — что истинная причина его внезапного гнева не имела никакого отношения к тому мужчине из Сакраменто. Он сам не мог понять этого, но почему-то он знал, что разозлился на Молли только потому, что она начала нравиться ему очень уж сильно. А дальше он уже переставал все понимать.