Рифтеры - Питер Уоттс

И весь бесконечный хаос – изломанный пейзаж, растерзанные тела, всосанные океаном, опустошение, добравшееся до бог знает каких пределов, – все это было лишь побочным эффектом. Она поняла, что молотом хотели ударить именно по ней.

И при этой мысли улыбнулась.

БАЙКИ РЕКОНСТРУКЦИИ[50]

Огромные сверкающие здания отряхивались подобно мокрым псам. На землю пролились потоки разбитого стекла из панорамных окон пятидесятиэтажных небоскребов. Улицы превратились в живодерни: несколько тысяч человек с легкостью расчленило в считаные секунды. А потом, когда землетрясение закончилось, на охоту вышли уборщики: собирали головоломки из плоти и крови с невероятно большим количеством отсутствующих деталей. По техническим причинам число их только росло.

Где‑то посреди мух, развалин и куч безглазых трупов душа Су‑Хон Перро проснулась и закричала.

Так не должно было случиться. Вообще не должно: катализаторы надежно перехватывали все эти устаревшие, неадекватные чувства, составляющие их химикалии разваливались на части, не достигая даже стадии прекурсоров. Бродить по океану трупов как полностью функциональный человек, даже опосредованно, никто не станет.

Когда ее накрыло, она была в нескольких точках сразу. Тело Су‑Хон пребывало в полной безопасности у нее дома, в Биллингсе, за тысячу километров от разрушений. Чувства парили в четырех метрах над останками гонкуверского моста на Грэнвилль‑стрит, угнездившись в летающем синем панцире, напоминающем муху‑падальщика с полметра длиной. А разум так вообще витал где‑то далеко, вел базовые подсчеты, сводил в группы разные куски тел.

По какой‑то причине ее тревожил запах разложения. Перро нахмурилась: обычно столь сильной щепетильностью она не отличалась. Не могла себе такого позволить – нынешнее количество трупов покажется ничтожным по сравнению с тем, что наделает холера, если все мясо не убрать к концу недели. Она приглушила канал, хотя усиление обоняния считалось предпочтительным методом для поиска биологических материалов, заваленных обломками.

Но теперь начала раздражать и картинка, а вот почему, Су‑Хон сказать не могла. Она все видела в инфракрасном свете на случай, если некоторые тела еще были теплыми – черт побери, там кто‑то мог даже выжить, – но от неестественного цвета крутило желудок. Перро перебрала весь спектр, от глубоко инфракрасного до рентгеновских лучей, и в конце концов остановилась на старом добром электромагнитном излучении. Немного помогло. Правда, теперь она смотрела на мир чуть ли не как обыкновенный человек, а это сказывалось на рабочих показателях.

«И эти поганые чайки. Бог ты мой, да из‑за их ора ничего не слышно».

Она ненавидела чаек. Птиц нельзя было заткнуть. Они всегда скапливались в таких местах, а когда ели, устраивали настоящие оргии, которые отпугнули бы даже акул. На другой стороне Фолс‑Крик, например, тела лежали таким плотным слоем, что эти твари стали разборчивыми. Выклевывали только глаза, остальное отдавали на откуп червям. Перро не видела ничего подобного с Тонкинского разлива пять лет назад.

Тонкин. Воспоминания о нем некстати бурлили в подсознании, отвлекали от дела картинами бойни пятилетней давности.

«Сосредоточься», – приказала себе Су‑Хон.

Теперь, по какой‑то причине, в голову постоянно лезли мысли о Судане. Вот это действительно была заваруха. Но ведь и тогда все могли предвидеть: нельзя перегородить реку такого размера не расстроив кого‑нибудь, кто живет вниз по течению. По‑настоящему удивляло только то, что Египет ждал целых десять лет, прежде чем разбомбить эту чертову штуковину. Обвал за одно мгновение разбросал вокруг годами копившуюся грязь; когда паводок спал, процесс очистки больше напоминал выковыривание изюма из размякшего шоколада.

О, и еще один торс.

«Вот только у изюма были руки и ноги. И глаза…»

Мимо пролетела чайка, державшая в клюве глазное яблоко. Целую, казалось, бесконечную секунду оно смотрело на Перро, о чем‑то умоляя.

А затем впервые за всю свою карьеру – через миллиарды логических затворов, бессчетные километры оптоволокна и микроволны, отражающиеся от геосинхронной орбиты, – Су‑Хон Перро оглянулась на прошлое.

Брэндон. Венеция. Ки‑Уэст.

«Боже мой – все мертвы».

Галвестон. Обидуш. Резня в Конго.

«Заткнись! Сосредоточься! Заткнись, заткнись…»

Мадрас, Лепро, Гурьев – бессчетное количество мест, менялись имена и экозоны, а число жертв только росло, никогда не замирало даже на секунду, на долбаную секундочку, и везде одна и та же песня, одна и та же бесконечная вереница тел, заваленных заживо, сгоревших, разорванных на части…

Всех разрывает на части…

Лима, Леванцо, Лагос…

«И это еще не все „Л", ребята, там их целая куча.

Слишком поздно слишком поздно я ничего не могу поделать…»

Ее «овод» послал сигнал тревоги, как только она ушла в офлайн. Маршрутизатор запросил медчип, угнездившийся в позвоночнике Перро, нахмурился про себя и послал сообщение другому жильцу, зарегистрированному по тому же адресу. Муж Су‑Хон нашел ее у терминала, она дрожала, ни на что не реагировала, и только слезы кровоточили из‑под фоновизоров.

* * *

Отчасти душа Перро обитала в плече тринадцатой хромосомы, в слегка дефектном гене, кодирующем серотониновые рецепторы 2А. Из‑за этого у Су‑Хон была склонность к суицидальным мыслям, но раньше та никогда не доставляла проблем: катализаторы защищали и в жизни, и на работе. По слухам, некоторые фармы портили продукты соперников. Может, так и случилось: кто‑то решил подкопаться под конкурента, а Перро наклеила бракованную дерму на руку и вошла в зону последствий Большого Толчка, даже не поняв того, что все ее чувства по‑прежнему работают в полную силу.

После такого на передовой от нее было мало толку. В состоянии столь серьезного посттравматического стресса от катализаторов начинало коротить средний мозг. (В этой отрасли до сих пор встречались люди, бившиеся в припадках от звука расстегиваемой молнии: с таким же запечатывали мешки для трупов.) Но у Перро по контракту осталось еще восемь месяцев, и никто не жаждал попусту просаживать ее таланты или жалованье, а потому ей требовалось подыскать менее напряженный участок, где можно было обойтись традиционными ингибиторами.

Ей выделили полосу беженцев на Западном побережье. В решении крылась своеобразная ирония: уровень смертности здесь в сто раз превышал городские показатели, но океан, по большей части, прибрался за собой сам. Тела утянуло в воду вместе с песком, булыжниками и валунами. Остались лишь глыбы размером почти с товарный вагон, а пляж, дочиста выскобленный и волнистый, напоминал лунный пейзаж.