Том 6. Дворянское гнездо. Накануне. Первая любовь - Иван Тургенев

Характерно, что новый общественный смысл, который приобрели в «Дворянском гнезде» издавна волновавшие Тургенева проблемы счастья, долга, смирения, был замечен не только в демократическом лагере. В статье «Нечто о литературных мошках и букашках (по поводу героев г. Тургенева)» представитель идеалистической критики М. Де-Пуле писал: «При внимательном чтении „Дворянского гнезда“ это произведение представляет весьма заметный перелом в авторской деятельности г. Тургенева. Лаврецкий смиряется перед народностью, т. е. простонародностью, следовательно, низводится с литературной высоты, на которой стоял и (что делать, сознаемся в своей слабости!) должен стоять тот тип, которого он является представителем» (Время, 1861, № 2, с. 126).

Заметной идейной перестройкой Тургенева после появления в свет повести «Ася» и критических статей, направленных в его адрес, и объясняется та поощрительная позиция, с которой было встречено «Дворянское гнездо» революционно-демократической критикой, не нашедшей в новом произведении автора полного единомыслия, но горячо приветствовавшей критический пафос и демократические тенденции романа.

Неоднократные отклики Добролюбова на появление «Дворянского гнезда» содержат признание его высоких художественных достоинств. Наиболее подробно критик анализирует роман в статье «Когда же придет настоящий день?», написанной в связи с появлением романа «Накануне», но в большой мере относящейся и к «Дворянскому гнезду» (Совр, 1860, т. LXXX, № III, отд. 3, с. 31–72).

Добролюбов подчеркивает, что главной задачей литературной критики он считает разъяснение тех явлений действительности, которые вызвали к жизни известное художественное произведение. По отношению к творчеству Тургенева эта задача имеет особенный смысл, так как Тургенева «по справедливости можно назвать живописателем и певцом той морали и философии, которая господствовала в нашем образованном обществе в последнее двадцатилетие. Он быстро угадывал новые потребности, новые идеи, вносимые в общественное сознание, и в своих произведениях обыкновенно обращал (сколько позволяли обстоятельства) внимание на вопрос, стоявший на очереди и уже смутно начинавший волновать общество» (Добролюбов, т. 2, с. 208).

Далее Добролюбов определяет просветительское значение произведений Тургенева, предшествовавших «Дворянскому гнезду». Героями Тургенева были «вносители новых идей в известный круг, просветители, пропагандисты, хоть для одной женской души, да пропагандисты» — и дело их, по мнению критика, в свое время было очень полезно и благотворно. Но после осознания известных идей и стремлений в истории общества наступил период их осуществления, когда «за размышлениями и разговорами должно следовать дело». По заключению Добролюбова, сознание этой перемены и выразилось в «Дворянском гнезде». Тургенев «умел поставить Лаврецкого так, что над ним неловко иронизировать, хотя он и принадлежит к тому же роду бездельных типов, на которые мы смотрим с усмешкой. Драматизм его положения заключается уже не в борьбе с собственным бессилием, а в столкновении с такими понятиями и правами, с которыми борьба действительно должна устрашить даже энергического и смелого человека <…> самое положение Лаврецкого, самая коллизия, избранная г. Тургеневым и столь знакомая русской жизни, должны [служить сильною пропагандою и] наводить каждого читателя на ряд мыслей о значении целого огромного отдела понятий, заправляющих нашей жизнью» (там же, с. 211–212).

Раскрывая свою мысль, Добролюбов пересказывает последний разговор Лаврецкого с Лизой о счастье, — разговор, в котором последнее слово остается за Лизой: «…счастье зависит не от нас, а от бога». В пассивности, с которой Лаврецкий принимает эту чуждую всему его существу философию, и в самом трагическом завершении темы счастья в романе Добролюбов и видит силу критической позиции писателя.

О нравственной силе воздействия романа Тургенева высказал свои впечатления «в том виде, как они сложились тотчас по прочтении „Двор<янского> гнезда“», М. Е. Салтыков-Щедрин в своем письме к П. В. Анненкову от 3 февраля 1859 г. «Я давно не был так потрясен», — признается автор письма, глубоко взволнованный «светлой поэзией, разлитой в каждом звуке этого романа». Обобщая свою мысль, критик пишет: «Да и что можно сказать о всех вообще произведениях Тургенева? То ли, что после прочтения их легко дышится, легко верится, тепло чувствуется? Что ощущаешь явственно, как нравственный уровень в тебе поднимается, что мысленно благословляешь и любишь автора? Но ведь это будут только общие места, а это, именно это впечатление оставляют после себя эти прозрачные, будто сотканные из воздуха образы, это начало любви и света, во всякой строке бьющее живым ключом….» (Салтыков-Щедрин, т. 18, кн. I, с. 212, 213).

Идеи и образы «Дворянского гнезда» нашли отклик в ряде позднейших произведений русской литературы.

Уже в 1859 г. в романе Л. Н. Толстого «Семейное счастье» запечатлелись некоторые следы влияния Тургенева — и в тональности лирических описаний природы, и в образах действующих лиц (Сергей Михайлович), и в отдельных мотивах, сходных с «Дворянским гнездом» (сожаление об уходящей молодости, надежды на счастье молодого поколения). Особенно заметны тургеневские настроения в последней главе романа Толстого, где рассказывается о возвращении героини в старый покровский дом, наполненный «девичьими мечтами»[200]. В 1861 г. появилась повесть Помяловского «Молотов», продолжавшая многие темы и мотивы «Дворянского гнезда», самое содержание которой — рассказ о «мещанском счастье», бескрылом стяжательском существовании, обусловленном нормами буржуазной морали, — было преемственно связано с этической концепцией «Дворянского гнезда». В «Молотове», как и в «Дворянском гнезде», повествованию предшествует предыстория героев — родословная Дороговых. Героиня повести Надя Дорогова зачитывается романами Тургенева, ее любви сопутствуют тургеневский «Фауст», размышления о счастье и долге, и самое крушение надежд на полное, истинное счастье объясняется, как и в «Дворянском гнезде», несовершенством общественного устройства — уже в иной, не дворянской, а чиновничьей среде.

Популярности «Дворянского гнезда» в значительной мере способствовало то, что в 1866 г. А. Д. Галахов включил отрывки из романа в «Полную русскую хрестоматию» (Образцы красноречия и поэзии, заимствованные из лучших отечественных писателей, ч. II, раздел VI). В конце 70-х годов Н. С. Лесков, описывая Орел, дважды обращался мыслями к героям «Дворянского гнезда» («Несмертельный Голован», «Мелочи архиерейской жизни»).

Своеобразное развитие, проблематика тургеневского «Дворянского Гнезда» получила в «Пошехонской старине» М. Е. Салтыкова-Щедрина (1887–1889). «…Герои Тургенева не кончают своего дела», — писал о «Дворянском гнезде» Салтыков-Щедрин в уже цитированном письме к Анненкову. По-своему довел до конца рассказ об обитателях «дворянских гнезд» сам Щедрин, показав на примере пошехонских дворян из рода Затрапезных, до какой степени умственного оскудения, нравственного уродства и бесчеловечности доходило поместное дворянство в своих массовых, а не лучших, как у Тургенева, образцах. Преемственность от романа Тургенева подчеркивается у Щедрина и названием отдельных глав (произведение открывается главой «Гнездо»), и избранными аспектами повествования (происхождение героя, система его воспитания, нравственное воздействие природы и общения с народом, религии, эмоциональная сфера — любовь и брак). При этом автор постоянно избирает полемическое по отношению к Тургеневу освещение темы, отрицательное ее толкование: в воспитании детей Затрапезных подчеркивается отсутствие всяческой системы, в пейзаже родовых гнезд — отсутствие какой-либо поэтической прелести, как и в самом образе жизни их обитателей — отсутствие общения с природой. Параллельный эпизод рыбной ловли описывается как чисто коммерческое предприятие. Бесконечно менявшиеся няньки, забитые и озлобленные, не рассказывали детям сказок. Любовь и брак, лишенные даже намека на поэзию, приобретали чудовищно уродливые формы. Наследие крепостнических времен, «поросших быльем» в период, когда создавалась «Пошехонская старина», определило многие привычки и «складки» в характерах и судьбах современников Щедрина, — это и вызвало к жизни произведение, отправным пунктом для которого послужило «Дворянское гнездо» Тургенева. «В современной русской беллетристической литературе, — писал Салтыков-Щедрин в некрологе, посвященном Тургеневу, — нет ни одного писателя <…>, который не имел в Тургеневе учителя и для которого произведения этого писателя не послужили отправною точкою». (Салтыков-Щедрин, т. 9, с. 457).