Путь Короля. Том 1 - Гарри Гаррисон

— Еще найдутся желающие назвать меня каплуном? — осведомился Ивар.

«Один уже нашелся», — мрачно подумал Дольгфинн.

Вечером, после того как Ивар, не решившись подойти ближе, велел швартоваться к берегу за две мили до назначенного места, самые бывалые его шкиперы собрались у лагерного костра, чтобы вполголоса, если не шепотом, рассудить одно чрезвычайно занимавшее их дело.

— Думаешь, за что его прозвали Бескостным? — говорил один. — За то, что он не способен иметь женщину!

— А я тебе говорю, что способен, — возражал другой. — У Ивара есть дети.

— Да, только он сначала знаешь что с женщинами делает? Мало кто из них после этого выживает. Тогда слушай…

— Ладно, брось чушь городить, — прервал его третий. — Я тебе скажу, почему у него такое прозвище. Это потому, что он может летать быстрее ветра. Вот сейчас, скажем, он может подслушивать у нас за спинами…

— Все это враки, — заговорил Дольгфинн. — Я сам не человек Пути, но у меня есть друзья оттуда… Точнее, были мы когда-то друзьями. И они мне сказывали такую вещь: да, дескать, он — beinnlauss. Тут все правильно. Но не в смысле «бескостный»… — Дольгфинн потряс в воздухе жирным говяжьим ребром, чтобы все поняли, какое из двух значений этого норвежского слова он имеет в виду, — а «безногий». — И Дольгфинн похлопал себя по бедрам.

— Так ведь ноги-то у него на месте, — подивился один из слушателей.

— Это как сказать. Нам кажется, что да. А те люди, что видели его в Другом Мире, утверждают, что там он ползает на своем брюхе в обличье громадной змеи — дракона то есть. Ивар — оборотень, у него несколько обличий. И поэтому, чтобы убить его, одного клинка будет мало.

Первым делом, взяв в руки принесенную ему маленьким Уддом стальную полоску длиной в два фута и шириной в два дюйма, Шеф попытался согнуть ее пополам. На плечах его заходили мускулы: в этих руках оказалось довольно силы, чтобы разъять железный рабский ошейник. Гибкая сталь поддалась на дюйм, потом на другой, но тут же спружинила и выпрямилась.

— На машинах наших она работает что надо, — ввернул Озви, наблюдавший за опытами ярла вместе с другими катапультерами.

— Хотел бы я знать, нельзя ли ее пустить на какое другое дело, — сказал Шеф. — Может, лук из нее смастерить?

Он положил пластинку на колено и надавил на края всем своим весом. Сталь поддалась на очередную пару дюймов. Нет, для лука она жестковата. Хотя, быть может, жестковата она только для рук человека? Однако сколько на свете вещей, над которыми надрываются люди! Те же катапульты, скажем. Или тяжелые камни. Реи на мачтах. Шеф повертел в руках пластину. Каким-то образом он чувствовал, что она заключает в себе ответ на загадку, над которой бился его пытливый ум. Ибо она была сплавом нового знания, ценимого людьми Пути, и старого, так часто открывавшегося ему самому. Только сейчас не время занимать голову загадками.

— Сколько ты изготовил этих штуковин, Удд?

— Наверно, около двадцати… Это не считая тех, которые мы приладили к машинам.

— Завтра утром пойдешь в кузницу. Возьмешь с собой столько людей, сколько будет нужно. Сделайте мне этих пластинок побольше. Мне нужно будет пять двадцаток… нет, десять… чем больше сделаете — тем лучше.

— Что же получается? Мы так и не поучаствуем в сражении? — вскричал Озви. — Так и не выстрелим ни разу из нашей старой «чистой просеки»?

— Хорошо. Пусть тогда Удд выберет себе только по одному человеку от каждого отряда обслуги. А остальные останутся в строю и увидят сражение…

«Не знаю только, что это будет за сражение, — добавил он про себя. — Если оно состоится, то вовсе не по моей воле. Во всяком случае, я в нем ничего не выиграю… Если вся Англия — шахматная доска богов и все мы в этой игре пешки и фигуры, то я просто должен убрать с доски кое-какие фигуры и пешки противника. И меня не должно беспокоить, что на сей счет подумают другие».

Как только первые лучи солнца прорезали окутавший ложбину туман, войско короля Бургреда, насчитывавшее три тысячи вооруженных ратников и ровно такое же количество шлюх, рабов и погонщиков мулов, стало готовиться к утреннему выступлению, делая это на обычный английский манер неуклюже, недружно и безалаберно, хотя и с ощутимой горячностью. Таны первым делом позаботились о посещении отхожих мест; некоторые, впрочем, не утруждали себя столь дальними прогулками. Рабы, не успевшие смолоть зерно для неизменной лагерной каши, принялись делать это сейчас. Затрещали костры, запузырилось в котлах варево, и все грознее звучали окрики королевских гезитов, требующих выполнения воли короля от его верных, но бестолковых подданных.

— Накормить всех лодырей, чтобы у котлов дно было чистое, и пускай начинают шевелиться… — усталым голосом долдонил своим подчиненным воевода Квикхелм. — Сегодня мы подходим ко вражескому стану. Перейдем Уз и свернем на дорогу к Эли. И в любой момент можем ввязаться в сражение…

Дерзкая выходка врагов, побывавших в его собственном шатре, надолго лишила короля покоя. Витийствовали церковники. Наконец, поток невнятной брани извергался из уст хеймнара Вульфгара, наводившего ужас на всю армию. Все это, вместе взятое, заставило мерсийское войско быстрее, чем обычно, снять палатки и облачиться в доспехи.

А в увенчанных драконами челнах события развивались совсем иначе. Часовой склоняется над шкипером, шкипер цедит сквозь зубы одно-единственное слово. В считаные мгновения все его люди выстраиваются вдоль борта. Там спешились двое верховых. Они были в дозоре в двух милях отсюда, слышали голоса с западной стороны, видели даже английские разъезды… Теперь слово за Иваром. И он его произносит, и тоже одно-единственное. Мигом половина людей из каждой команды сходит на берег и начинает заниматься приготовлением завтрака для себя и товарищей, которые так и не покидают строя. На первых шести судах обслуга сгрудилась возле машин, привязывала к ним снасти, снасти, как лебедки, закидывала на вороты. Теперь по приказу они должны будут поднять орудия, подтягивая снасти к закрепленным реям, и погрузить машины на подготовленные загодя телеги. Но пока еще не время. У викингов было золотое правило: жди до последнего, а потом уж не дай маху…

В стане Пути, затерянном в густом березняке в четырех милях от войска Ивара, костров не жгли и лишних звуков старались не издавать. Шеф, Бранд, Торвин и их помощники не пожалели усилий, чтобы накануне втолковать самым взбалмошным викингам и наиболее непутевым англичанам из числа бывших рабов следующие заповеди: не шуметь, не гулять, а отдыхать спокойно под одеялом, пока не разбудят. Выспаться, позавтракать отрядами. А потом построиться. И главное — не высовываться из березняка.

Повинуясь собственным приказам, Шеф лежал на ложе и чутко вслушивался в негромкую суету, что охватила разбуженный лагерь. Итак, наступил решающий день. И не то чтобы все должно решиться именно сегодня. Но это последний день, когда он может еще навязать событиям свою волю. А значит, нужно сделать все необходимое, чтобы день этот прошел удачно и создал бы запас, который, возможно, пригодится ему в будущем.

Рядом с ним на соломенном тюфяке лежит Годива. Они спят вместе уж четвертую ночь, но он так и не пожелал овладеть ею, даже не сделал попытки стянуть с нее сорочку. Мудреное ли дело, стянуть с нее сорочку? При этой мысли, при воспоминании о том, как однажды он уже справился с этой задачей, он почувствовал, как разбухают его чресла. Она отдалась бы ему с радостной готовностью. Именно этого она и ожидала от него; она наверняка теряется в догадках, почему он до сих пор с этим тянет. Уж не второй ли он Бескостный? Или не такой ненасытный, как Альфгар? Шеф вдруг представил себе, как она разрыдается после того, как он все-таки соединится с ней.

И можно ли будет корить ее за эти рыдания? Она ведь и до сих пор морщится, переворачиваясь с боку на бок. До конца дней своих она, равно как и он, проносит на спине следы истязаний.

Но все же она сохранила в неприкосновенности оба глаза. Она не знает, что такое радоваться милосердию Ивара и его vapnatakr. При мысли же о Иваровом милосердии бешенство в его чреслах разом унялось; мысли об обжигающих ласках и нежных пытках улетучились из его головы, что камень из пращи катапульты.

И вдруг в пустоты его сердца нахлынуло какое-то холодное и жуткое предчувствие. Нет, день сегодняшний ничего не решал. Он мог спокойно отмахнуться от скороспелых оценок друзей. Пусть все будет подчинено конечной цели. Шеф потянулся, блаженно расслабился и, чувствуя каждую жилку и косточку своего тела от пят до самой макушки, сосредоточился мыслями на том, что ему готовит занимавшийся день.

«Ханд, — пронеслось в его голове. — Настал черед нанести визит Ханду».