Обрученные судьбой - Марина Струк

Ксения наморщила лоб. Скоро начнутся охоты, уедет на несколько дней Северский из усадьбы зверя забивать на зиму, чтобы и меха обновить, и мясо насолить на студеную пору. Значит, времени у нее только седмица и даже меньше, чтобы решиться на то, что задумала. А то вот-вот Илья {2} настанет, а за ними и Калинники недалеко, что заморозки с собой ночные несли и до которых охоты велись с ночевками. А за Калинниками и Успенский пост, тут уж никак совсем!

Назавтра были Мокрины, важный для крестьян день, и Ксения забылась на время, ожидая вместе с холопами дождя в этот день, что должен был знаменовать дождливую осень, а значит, хорошие озимые хлеба. Не зря же в народе говорят: «Прошли Мокрины, жди хлеба». В первую половину светового дня с неба не упало ни капли, и тогда приступили к обряду с молчаливого неодобрения отца Амвросия, который был символом церкви на этой земле. «Суеверие то, суеверие», качал он головой, но холопы не слушали его.

Мокриной стала та самая тяжелая девка, что просила заступничества у Ксении, как некогда рожденная в этот день. Именно ее нарядили в праздничный наряд женщины, украсили голову венком, сплетенным из трав. Именно она должна была нести к Щуре колосья хлеба, чтобы река унесла их к влаге небесной, именно она должна была умолить, чтобы полились на землю дожди, ведь это засушливое и жаркое лето ими совсем не радовало.

Ксения увидела тогда Северского впервые после того, как он отнес ее, рыдающую навзрыд в женский терем в день погребения Марфы. Он коротко кивнул ей, вглядываясь в ее лицо, и она отвела глаза в сторону. Ибо ей показалось, что он сможет легко прочитать в них, что она нарушила клятву, данную мужу в день побега ляхов. Ведь ни дня не проходило, чтобы она не думала о Владеке, ни единого Божьего дня.

— Ксения Никитична, — предложил Северский ей руку, и она вложила свою ладошку в его крепкую ладонь. Да разве у нее был выбор?

Так рука в руке супруги и проследили за тем, как Мокрина просит о дожде у реки. После, когда холопы потянулись с берега реки кто в село, а кто в усадьбу, Северский удержал Ксению, явно желая побыть с женой наедине. Он встал напротив нее, заглянул пристально в глаза, а потом поднял руку, желая поправить шелковую сороку жены. Она же отшатнулась от него инстинктивно, и Матвей прищурил глаза. Не так-то просто стереть то, что уже написано, не так просто…

— Не бойся, Ксения, не надобно, — проговорил он тихо. А потом все же поправил шелковую ткань, задержал руку, разглаживая ее на плече у Ксении. — Я тебе не ворог, все же. Муж.

Ксения замерла, услышав это. Она ведала, что узнай Матвей, что тяжела она от другого, от врага его ляшского, то совсем другие слова прозвучали бы ныне.

— Что не ходишь ко мне утром? Совета не просишь о хозяйстве? — спросил Северский, снова беря ее за руку и направляя обратно к усадьбе.

— Худо веду дела? — переспросила Ксения слегка раздраженно. Ее будто ножом резали все время обряда, ведь стояли они на том самом месте, где когда-то она проводила Владека и его людей. Она едва выстояла всю церемонию, старательно отводя глаза от реки, что увела от нее любимого. Ныне же она просто тянула за собой мужа, лишь бы поскорее уйти прочь отсюда. А тот же как нарочно шел медленно, тщательно выбирая место в траве куда ступить.

— Не худо, Ксеня, — ответил ей Матвей. — Просто жена по обычаю к мужу заходить справиться о делах, прежде чем по хозяйству идти. Обычаю надо следовать. Во всем! Без обычая, ведаешь ли, все из рук плохо идет в жизни. Предки не зря наши велели нам жить по обычаям. Ты жена моя. Так как жена и поступай. Во всем, Ксеня!

— С завтрева зайду, — согласилась с ним Ксения, притворяясь, что не разобрала намека в его словах. Северский прав — пора было снова вести ту жизнь, что была ранее. Пора принять мужа в своем тереме, впустить в свою постель. Иначе было нельзя ныне…

Далее они шли молча, рука об руку, будто на прогулке легкой были, будто нет меж ними тягостного прошлого, нет страха и боли, нет ненависти и недоговоренностей. Уже у самых ворот Ксения не смогла удержаться и оглянулась назад, на реку, что то и дело нагоняла на песчаный берег волны, стремясь сорвать с привязи многочисленные лодьи. Где ты, Владек? Жив ли? Как здравие твое?

В тот же вечер Ксения послала девку в большой терем и попросила мужа прийти к ней в горницу. Она велела передать, что о неприятности в девичьей говорить хочет, но они оба знали, что этот разговор должен был стать началом того, что неизменно должно было произойти. Она должна была принять его как мужа и господина.

Северский велел сервировать, пока не село солнце, в одной из горниц женского терема небольшой ужин, без церемоний трапезных, только холодные мясные кушанья да овощные, желая разделить трапезу с женой, отпустил стряпчих {3} прочь. Это удивило Ксению, но она ничего не сказала, просто молча дождалась, когда тот закончит ужин, и рассказала о своем деле, что хотела обсудить.

— Рыжий Митяй? — переспросил Северский, а потом кивнул головой. — Сразу же после наступления года {4} и справим свадьбу. Приданое определила уже? Справно ты! Хорошо тебя научили мамки о хозяйстве радеть. Смотрю я, как ты хлопочешь ныне, и не нарадуюсь. Чего ж ты ранее свое умение скрывала?

— Ранее не давали мне о хозяйстве радеть, — ответила Ксения холодно, вмиг вспоминая о кольце с ключами, брошенном на ковер к ее ногам, о любезной боярской. Северский тоже вспомнил, видимо, о прежнем положении Ксении в вотчине, помрачнел лицом.

— Что было, тому не бывать боле! — отрезал он, повышая голос, и Ксения невольно вспомнила, как больно хлестал «дурак» по спине и рукам, но страха своего не показала, только голову выше подняла, выпрямила спину. — Я ведь, когда весть о твоем полоне получил, то чуть разума от страха не лишился. Не веришь, Ксеня? И зря! Мне ты, Ксеня, за время нашего с тобой житья будто нога или рука стала — вроде когда на месте она, ты не замечаешь, а когда нет ее, тут и плачешь горько. Вот так и ты для меня, Ксеня. Только к чему мне говорить тебе то? Ты ведь все о ляхе своем забыть не можешь, все думу думаешь о нем. Верно ведь, Ксеня? Нарушила ты клятву на образах! А я то, голова соломенная, уж обрадовался, что поймал тебя на слове.

Ксения вцепилась пальцами в стол при этих словах, тяня на себя невольно скатерть. Поехала посуда на ней, едва не попадали Ксенины ложка да торель на ковер, да Матвей резко дернул на себя полотно, остановил неминуемое. Резкими движениями вытер руки о скатерть, поднялся из-за стола, быстро перекрестился на образа, а после к ней шагнул, замершей от страха на своем месте, склонился к самому уху, опершись одной рукой о спинку ее стула, а другой о край стола.