Виги и охотники. Происхождение Черного акта 1723 года - Эдвард Палмер Томпсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Таким образом, семейные связи Рэкеттов и Поупов были тесными, и поэт глубоко их уважал. Критики несколько нетерпимы в отношении семьи Рэкеттов, которых рассматривают (на основании сохранившейся переписки) лишь как помеху гению поэта, поскольку Поуп на протяжении многих лет занимался финансовыми проблемами и юридическими неурядицами, унаследованными Магдалиной от ее мужа, и, кроме того, изо всех сил старался помогать двум младшим братьям Майкла в их карьере, столь ненадежной из‑за антикатолического законодательства. Профессор Пэт Роджерс, самый суровый из современных критиков, клеймит Чарльза Рэкетта как «не вполне адекватного человека», упоминает «троих беспокойных сыновей Чарльза» и приходит к выводу, что «в течение многих лет Рэкетты были жерновом на шее поэта»[858]. Этому мы должны противопоставить письма Поупа и его действия. Письмо, в котором описывается ужасающее финансовое положение Рэкеттов, датированное январем 1739 года, завершается словами: «Поверь мне, дорогой племянник, что я рад любому случаю услужить тебе и всегда очень искренне и с любовью остаюсь твоим верным и истинным слугой»[859]. Поэт, с его точным и лаконичным пером, не стал бы так распространяться, если бы им не двигало подлинное чувство. Точно так же Поуп всячески старался заверить неизвестного герцога в 1731 году, что его племянник «очень честный и сговорчивый человек». В этих письмах нет ни малейшего намека на неодобрение или упрек (за исключением упоминания о «небрежности» Чарльза Рэкетта), который, несомненно, появился бы, если мы согласимся с мнением, что долги по семейному наследству возникли из‑за расточительности Майкла.
Я действительно не знаю, что лежит в основе описанной здесь истории. Но я предложу одно возможное решение. Летом 1723 года власть в этом деле, несомненно, принадлежала Уолполу. Из официальных документов абсолютно ясно, что он руководил кампанией против «черных», причем вникая во все подробности. И с Уолполом было трудно торговаться. Он ни в коем случае не позволил бы джентльмену-католику и известному якобиту, против которого и против сына которого имелись веские основания для подозрений в причастности к «черному» браконьерству, выйти сухим из воды, не получив с него ничего взамен. Отца могли освободить от судебного преследования, но потребовать за это какую-то крупную сумму денег, а также поставить условие, что сын останется вне закона. В этом случае судебные преследования применяться не будут. Майкл, находясь во Франции[860], вполне мог и дальше играть с огнем, продолжая дело якобитов. Поуп не стал бы за это относиться к нему хуже, ведь он все время оставался другом Аттербери и Боллингброка. Он смотрел бы на своего племянника как на участника лихой юношеской эскапады, а затем как на жертву «законов против папистов» и злобы приспешников Ганноверской династии.
Но если такая сделка была заключена, то Уолпол мог бы воспользоваться еще одним ценным обстоятельством. У него было двое заложников, которых он мог удерживать, чтобы влиять на Александра Поупа. В первые месяцы этого глубоко удручающего 1723 года Поуп, казалось, перешел к открытой критике режима Уолпола. Он дал показания в интересах своего друга Фрэнсиса Аттербери, якобитского епископа Рочестера, когда в мае проходил суд в палате лордов, а его переписка с епископом, заключенным в Тауэр, была хорошо известна. Это могло очень не нравиться Уолполу. Но начиная с июня и до смерти Чарльза Рэкетта в 1728 году Поупу приходилось ступать очень осторожно. И у меня сложилось впечатление, что несколько лет он так и делал.
II
Вот и все о деле Рэкеттов. Конечно, со временем может выясниться больше фактов, касающихся судьбы этой семьи[861]. Непосредственное значение этой истории, поскольку она повлияла на отношения Поупа с Уолполом, должно оставаться предметом размышлений и дальнейших предположений. Нам же следует также рассмотреть возможное влияние этих событий на творческую жизнь поэта. Бо́льшую часть детства и отрочества Поуп провел со своей семьей в Бинфилде, в западной части леса. Эти впечатления, которые он никогда не переставал ценить, легли в основу большей части его пасторальной поэзии. Одним из первых его крупных произведений была поэма «Виндзорский лес», изданная в 1713 году, когда поэту исполнилось двадцать четыре года[862].
Первые девяносто с лишним строк поэмы воспевают гармонию, царящую в благоустроенной жизни лесов:
Но мнимый хаос взору говорит
О том, что здесь гармония царит;
В различиях мы видим лучший строй
Там, где стихии ладят меж собой[863].
Эта гармония выражается не только в многообразии красот природы, но и в согласованности интересов охотников и фермеров. Мысль Поупа получает ясное политическое выражение:
Промышленность в долинах расцвела,
При Стюартах богатствам нет числа.
Равновесие, установившееся при королеве Анне, контрастирует с разладом прежних времен:
Однако та же самая страна
Была пустынна в прошлом и мрачна,
Как хищный зверь, закон тогда был дик,
И не было спасенья от владык:
Присвоили бы даже небеса,
Опустошая воды и леса…
Напрасно прораставшее зерно
Согрето было и орошено;
Селяне видят свой напрасный труд
И средь полей голодной смертью мрут.
Одна и та же казнь могла постичь
Убийцу и охотника на дичь,
Которую откармливал тиран,
На голод обрекая поселян.
Прямое упоминание охотящегося тирана относится к Вильгельму I Завоевателю и к легенде о том, как он опустошал Нью Форест. Но Поуп, скорее всего, старался натолкнуть читателя на аналогию между Вильгельмом I и Вильгельмом III и противопоставлял жесткое соблюдение лесных законов при последнем тому чувству успокоения, которое воцарилось в лесу при более мягком режиме Анны[864].
На взгляд твердолобого социального историка, читающего поэму в буквальном смысле, этот режим действительно выглядел мягким. Здесь мирные хижины, стада, пасущиеся на холмах, желтые нивы среди песчаных пустошей. «Смелые юноши», очевидно, охотятся на
