Повесть о Предславе - Олег Игоревич Яковлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты, Владимир, это брось! – Конрад на правах старшего грозно свёл брови и неодобрительно покосился в сторону брата. – Княжеский, крулевский сын еси, не простолюдин! Отец наш круль был, дед – князь владетельный, прадед тоже! Прославили они землю чешскую. А ты! В монахи, вишь, собрался! Да где такое видано! Что там, в монастыре, думаешь, мёдом намазано?! Да ты хоть знаешь, что такое затвор?! Не знаешь? А ты на Сазаву съезди, погляди! Есть там один такой… Выкопал яму, живёт в ней, молится! В одежде, не стиранной годами, средь вшей! И ради чего всё это?! Он бает: во славу Господа! А чем следует Господа славить? Деяньями добрыми, а не сиденьем в вонючей яме!
– Не собираюсь в яме сидеть! – вспыхнул Владимир. – Я на любую работу при монастыре готов. А потом, средь монахов ведь не одни такие. Учёные мужи есть, кои по десятку языков разумеют, богословы есть, летописцы, зиждители добрые, мастера письма иконного разноличные! Что ж, по-твоему, дармоеды они все, что ли?! И жизнь их неправедна?! А как же тогда святой Войцех из княжеского рода Славников, который архиепископом Пражским был?! А как Кирилл и Мефодий, просветители славянские, святые мужи равноапостольные?! По стопам сих мужей идти хочу!
– Тяжек крест сей, брат! Одумайся, – мрачно изрёк Конрад.
– Может, сынок, обождёшь покуда? Юн ты вельми, – с мольбой промолвила Предслава.
Ей было страшно отпускать Владимира от себя.
– Нет, не надо, не уговаривайте меня. Я всё решил. – Владимир был непреклонен.
Неожиданную поддержку он обрёл в лице Матильды.
– А что? Вот в Германии многие сыновья знатных людей уходят в монахи, – заметила она. – И живут неплохо. Слуг имеют столько, что иному барону и не снится. И земельных угодий у такого аббата или епископа немало, и живёт он, стойно князь. Так же и ты будешь. Станешь епископом, будешь епитимьи налагать, суды вершить, службы и требы править. Чем плохо?
Матильда, молодая, красивая, надменная, сидела, подперев кулачком нарумяненную щеку. В чертах лица её угадывалось некоторое сходство с покойным Болеславом.
– Не помышляю я о мирском. Хочу Господу служить, покуда сил хватит. – Владимир упрямо уставился на мать своими зелёными, как у покойного Рыжего, глазами.
И Предслава в это мгновение вдруг поняла, со всей остротой и определённостью, что его не отговорить и не переубедить. Сын готов был, раз и навсегда, пойти по жизни дорогой молитв и духовного служения. Она отложила в сторону шаль, поднялась с кресла, молча перекрестила вставшего перед ней на колени Владимира и тихо сказала:
– Да пошлёт тебе Бог удачу на пути твоём, сынок. Что ж, избрал ты стезю многотрудную, но светлую. Ступай же по ней твёрдо. Помни, что внук ты князя киевского Владимира, Крестителя Руси.
Она поцеловала сына в чело, подумав вдруг, что делает это, быть может, в последний раз в жизни. Было тяжело, слёзы стояли в глазах. Но Предслава держалась, она знала: ей тоже надо сейчас быть твёрдой и не показывать детям своей слабости, своих чувств.
Лишь только когда она осталась одна, бессильно уронила Предслава голову на подушку и горько разрыдалась.
…Месяц спустя княжич Владимир вступил во врата Бржевновского монастыря. Первое время, облачённый в перетянутую грубой верёвкой сутану, служил он привратником, позже – каноником в монастырском соборе. И недалёк был тот день, когда наденет он на свои плечи епископскую мантию.
Глава 77
В неярком ласковом свете осеннего солнца купол церкви Богоматери отливал холодным серебром. Он выглядывал из окружающего его леса, возносился к небесам сквозь унылые серые стволы и ветви потерявших листву дубов и яворов, приковывал взор своим неожиданным озёрным блеском и словно царил над лесом, над холмами, над гладью вспенённой, разлившейся после обильных дождей Сазавы.
По широкой, вымощенной камнем тропке к воротам монастыря поднималась одинокая хромая странница с посохом в руке. Шла медленно, часто останавливаясь, время от времени поднимая голову и набожно крестясь. Чёрный плат покрывал её голову, свита грубого домотканого сукна облегала стан, старенькие кожаные постолы на ногах были истоптаны и разбиты.
Вот поднялась, наконец, странница на холм, устало смахнула с чела капельки пота, отдышалась, опираясь на посох. С трудом согнув непослушные колени, присела она на скамью у врат. Долго смотрела странница на соседнюю гору с маковкой церкви. Ласковая добрая улыбка бежала по её сухому измождённому лицу с густой сетью морщин.
Отец Прокопий давно знал убогую, не впервой являлась она в обитель, занималась лечением страждущих в окрестных монастырских сёлах, знала толк в целебных травах и настоях. Вот и нынче, как только брат привратник доложил ему о страннице, велел он вынести ей ко вратам миску щей и хлеб. Мясо и рыбу убогая не ела – это Прокопий ведал по прежним встречам. На сей раз странница попросила самого игумена выйти к ней, передала через служку, будто имеет что сказать.
Отец Прокопий вышел ко вратам, остановился перед ней, медленно опустившейся на колени, мягким жестом велел подняться, чуть ли не силой усадил обратно на скамью.
Странница поцеловала ему руки и промолвила глухим старческим голосом:
– Чую я, отец, призывает меня Господь. Хочу перед смертью повидать подругу свою лучшую. Сил нету, не дойти мне до неё. Молю: пошли человека своего в Оломоуц, ко княгине Предславе. Передай: Майя кличет.
– Ко княгине Предславе? – засомневался удивлённый игумен. – Не ведаю, убогая, согласится ли княгиня приехать к тебе.
– Приедет она, – прикрыв веками воспалённые глаза и чуть наклонив голову, пробормотала Майя.
…Предслава прилетела в монастырь, как только получила весть от отца Прокопия. Давно не бывала вдовая королева на Сазаве и дивилась тому, как вырос и окреп за последние годы монастырь. Видно, на добро пошли её и брата Позвизда богатые вклады. Рядом с жилищами монастырской братии виднелось несколько ветряных мельниц, неподалёку от них вниз по склону тянулась цепь овинов[264] и бретьяниц[265]. На берегу реки выстроена была обширная пристань, возле вымолов качались на волнах челны. Здесь же, около пристани, стояла одноглавая деревянная часовенка с выкрашенным в зелёный цвет куполом-луковичкой и золотым крестом над ним. От вымолов к воротам монастыря, обитым листами меди, вела вымощенная диким камнем дорожка, по бокам которой строго в ряд высажены были молодые дубки.
Красиво и спокойно было в Сазавском монастыре в эту осеннюю пору. Тишину нарушали лишь удары била, созывающие братию на молитву в храм. Предслава видела, как вереница облачённых
