Антология Сатиры и Юмора России ХХ века - Феликс Кривин

— Натти, — сказала она, — неужели ты все забыл? Неужели ты забыл, что Земля вращается вокруг Солнца, а сумма углов треугольника равна двум d? Неужели и античастицы, и мягкая посадка на лунной поверхности для тебя теперь пустой звук?

Это был даже не звук, потому что Натти его не услышал.

— Прощай, Натти, — сказала Чакма, — раз ты остаешься, я ухожу одна. Я пойду к твоему редактору и докажу ему, что ты был прав… Тогда, раньше был прав… А потом я пойду в Роттердам… — Чакма заплакала. — Я буду гулять по городу Роттердаму, и по городу Амстердаму, и по Александриям я тоже буду гулять… И мне будет весело, мне будет хорошо и весело, слышишь, Натти?

Нет, Натти ее не слышал.

— Мне будет очень хорошо, — говорила Чакма, размазывая слезы по щекам, — потому что я буду чувствовать себя человеком. Потому что когда чувствуешь себя человеком… Ты же это знаешь, Натти, ты знаешь это лучше меня… Я научусь читать и прочитаю «Ромео и Джульетту». И «Тристана и Изольду». И я постараюсь быть такой же красивой, как были они… У меня будет красивое платье… И если мы с тобой когда-нибудь встретимся, ты меня не узнаешь… О Натти, ты никогда не узнаешь меня!

И она пошла прочь, маленькая, одинокая Чакма, вся мокрая от слез. Она шла туда, к своему человечеству, потому что теперь, когда из глаз ее текли слезы, она уже тоже была человек…

— Обезьяна, — сказал профессор Гамадрил, но было непонятно, о ком он это сказал.

Профессор Гамадрил иногда выражался очень загадочно.

Эволюция продолжается

Интересно, сколько в наше время понадобилось бы обезьяне лет, чтобы превратиться в человека. Сто лет? Тысяча лет? Три тысячи лет?

Да нисколько! Ее бы просто назначили человеком. Допустим, кто-то у нее в людях есть, какой-то знакомый или дальний родственник, он бы с кем-то там переговорил, нельзя ли, мол, обойтись без эволюции, уж очень достойная обезьяна и семейные обстоятельства у нее, не может она, ну не может дожидаться эволюции… И нашлись бы возможности: кого-нибудь бы переместили, кого-то понизили, и обезьяну в люди — хлоп! И на дверях кабинета написали бы: «Человек» — хотя там, за дверью, сидела бы обезьяна.

И никто бы не усомнился, что это человек. Ну подумаешь, немножко зарос, столько дел, некогда было побриться. А то, что не соображает, тоже можно понять: работа ответственная, широкий масштаб, все это охватить — не хватит никакого соображения.

И просидела бы обезьяна в кабинете до пенсии, да еще получала бы благодарности, если б начальству не возражала. А она бы и не возражала. Возражают те, у кого членораздельная речь, а эти нечленораздельные, да еще в уютном кабинете, на приличном довольствии — эти всегда со всем согласны, если это, конечно, лично их не касается. Наступи такой обезьяне лично на хвост, она еще как завопит, запротестует, хотя вообще-то, в принципе, против наступления на хвосты она не возражает. Пока это собственного хвоста не касается.

Мне, конечно, могут возразить, что это путь не эволюционный, что такого в природе не может быть. В природе — конечно. Потому что природа развивается по своим законам. А если обойти законы, как мы это делаем? Сколько мы таких обезьян в люди произвели! Да еще, как в старые, первобытные времена, дали им в руки палку!

Мы и сейчас их производим, вы разве не заметили? Производим, производим! Очеловечиваем обезьян. Эволюция продолжается!

Проект профессионализации любительской страны

У нас любительская страна, для нее главное, чтоб ее любили. Поэтому к профессионалам она всегда относилась с некоторым опасением: а вдруг они не будут ее любить? И кроме того: профессионалам надо платить, а любители готовы работать бесплатно.

Хотя начиналась наша страна не с любителей, а с профессионалов. С профессиональных революционеров. Но когда революция закончилась, им негде было проявить свой профессионализм, и они попытались продлить в стране революцию, разжечь затухающую классовую борьбу. Ведь это было единственное, что они умели делать.

Но с годами стало ясно, что любовь к своей стране не может заменить профессионального к ней отношения. Как бы врач ни любил больного, он его не вылечит, если не умеет лечить. И как бы глава правительства ни любил быть главой правительства, он, помимо этого, должен уметь профессионально руководить государством.

И тогда в стране широким фронтом развернулось сражение за профессионализм. Первой, как ей и положено, вступила в сражение армия. Солдаты и офицеры были за профессиональную армию, генералы и маршалы — за непрофессиональную. Потому что непрофессиональной армией легче руководить. С любителей вообще меньше спрашивается.

А кто у нас будет делать бесплатную работу? Наша государственная система рассчитана на то, чтобы какая-то часть населения делала бесплатную работу. Раньше ее делали колхозники в колхозах, заключенные в лагерях, а теперь вся надежда на армию. Поэтому генералитет высказывается в том смысле, что для профессиональной армии страна еще не созрела. Понадобится слишком много времени и средств: ведь каждого солдата нужно обучить и при этом им деньги платить, а не то, что платят сегодня.

Но на самом деле это не так: в нашей армии все профессионалы. Генералы — профессиональные офицеры, офицеры — профессиональные сержанты, сержанты — профессиональные солдаты, солдаты — профессиональное гражданское население. И для того, чтоб создать профессиональную армию, понадобится всего несколько передвижений: маршалы разжалуются в генералы, генералы — в офицеры, офицеры — в сержанты, сержанты — в солдаты, солдаты — в гражданское население.

И сразу вся армия станет профессиональной. Сэкономленные средства пойдут на повышение зарплат. И сразу отпадет необходимость воровать, эксплуатировать труд солдат, продавать оружие частным бандам.

То же самое и на производстве: разжаловать академиков в профессора, профессоров — в инженеры, инженеров — в рабочие. И рабочих разжаловать: лишить жалованья, если работать не хотят.

Но пока не получается. Наша привычная классовая борьба все больше переходит в кассовую борьбу: кто больше загребет, тот и победитель.

Донкихоты и мельницы

Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой. И когда не прикажет, становится любой. Кто ее слушает, эту страну? Недавно она, если помните, приказала долго жить, а мы еще больше умираем.

Экономисты говорят: государству нужны не донкихоты, а мельницы. Потому что фантазий у нас хватает, а с хлебом зарез. Пора, говорят экономисты, перестать молоть ерунду и руками размахивать, надо и молоть, и размахивать с толком.

В известном споре донкихотов с мельницами государство всегда принимало сторону мельниц. И все государственные учреждения, начиная с дошкольных и кончая правительственными, делали все, чтоб из донкихотов вырастали хорошие мельницы. Мельницы, которые, не отвлекаясь фантазиями, трудолюбиво и добросовестно мелют муку.

Как сказал по телевизору известный в то время писатель: что такое подвиг, друзья? Подвиг — это когда каждый занимается своим делом.

Страну, в которой любое дело — подвиг, можно смело назвать героической. Голодной, нищей, криминальной, но — героической. Мельницы героически борются за каждый мешок зерна, а донкихоты борются за отсутствующую справедливость. Что нам нужно больше: чтоб у нас было вдоволь зерна, а справедливости не хватало, или чтоб справедливостью мы завалили страну, а зерно привозили из Америки?

Вопрос, конечно, можно поставить, но с ответом не получается. И со справедливостью не получается. И особенно с зерном.

И уже мельницы, не решив проблемы зерна, расправляют крылья для борьбы, а донкихоты, махнув рукой на борьбу, продают свои рыцарские доспехи за предметы первой домашней необходимости.

Исторический выбор

Сегодня цель уже не так оправдывает средства, как оправдывала в прежние времена. Сегодня она говорит: средства были ошибочные. Нехорошие были средства.

Но цель-то была хорошая! Она потому и оправдывала средства, что была добрая, гуманная. Была бы она другая, разве б она могла такие ужасные средства оправдать?

Цель у нас была высокая: построение социализма. Сначала она была еще выше, аж до самого коммунизма, но потом мы решили: пусть будет социализм. Такой мы сделали исторический выбор.

Какие средства оправдывала эта цель? Ну, сначала, конечно, революцию, гражданскую войну. Потом, уже в мирное время, классовую борьбу со всеми вытекающими последствиями. И все это время нужно было людей кормить, причем не после, а до построения социализма. И не как-нибудь выборочно, а всех кормить, сверху донизу.

К сожалению, еды хватало только на начальный период: начнем сверху — и еды уже нет. Опять начнем сверху — и еды опять нет.