Синеокая Тиверь - Дмитрий Мищенко

– Это правда, – согласились с ним тысяцкие. – Вече есть вече, ему нужно поспорить. А хвороста не заготовили. Если и вправду решил ждать решения из Черна, зачем спешить, созовем вече завтра.

На том и порешили.

Так повелось или гордыня не дозволяла тиверским князьям советоваться с народом – не князья, народ звал князей на вече и держал с ним совет. Богданко, может не задумываясь, поломал этот обычай, вышел на следующий день и оповестил всех о том, что предводитель кочевья созывает отселенцев на вече.

– Братья! – громко обратился княжич к окружившим его ровесникам. – Кланяюсь вам до земли за то, что доверились мне в такую тяжкую для нас годину и в таком нелегком деле – вести вас на поиски земли-кормилицы. Но хочу и спросить: а что же скажете вы своему предводителю? Какой бы путь избрали для всех нас, будучи на моем месте, в какую сторону повели бы?

Вече, видимо не ожидало, что на него будет возложена княжеская забота. Одно дело – идти уже проторенной стежкой, совсем другое – прокладывать ее, одно – возражать, спорить, если не согласен с чем-то, и совсем другое – думать за всех.

Молчание затягивалось, трудно было поверить, что здесь собрались тысячи людей.

– Хотим знать, что надумал князь!

– Да! Оглашай, княже, свои намерения. Мы верим тебе.

Богданку впервые назвали князем, и это польстило, взбодрило его.

– Отселяя нас из земли Тиверской, старейшины говорили: идите туда, куда приведут боги. Приняли ли мы эту заповедь? Приняли, пошли по первому зову, покорились первому совету – идти за Дунай, в плодоносные ромейские земли. Теперь же, когда стали отселенцами, пришло время подумать, божье ли это повеление? Я думаю так, братья: боги противятся этому. Спросите, почему? Пока мы приближались с каждым шагом к ромейской земле, она удалялась от нас. Муж из полян, тот, который был в Белгороде-Тире и возвращался вчера оттуда, поклялся богами: обры идут все-таки в земли ромейской империи, ромеи зовут их. Император озлоблен нашествием склавинов, которые прижали его к Теплому морю. Поэтому если и примет нас, то сразу скажет: «Идите против братьев своих, а наших кровных врагов», или напустит на нас обров и польет нашей кровью землю, в которую мы так стремимся. Поэтому и говорю, стоит ли в такое тревожное время идти за Дунай? Разве можем оставить землю свою на растерзание супостату, думая лишь о том, что она не может нас сейчас прокормить?

– Там, в Черне, говорили уже об этом, – подал кто-то голос. – Сказали: «Идите, другого пути к спасению не видим».

– Сказали, когда не были уверены, пойдут ли обры к границам ромейской империи. А что скажут ныне, не ведаем. Может, одумаются и пришлют нам другое решение: «Тиверь под угрозой вторжения, не уходите из своей земли». На то и мужи думающие, чтобы понимать – не в доброе время высылают из земли цвет ее… Вот и спрашиваю вас, братья: не подождать ли нам на этом стойбище нового решения из Черна? Думаю, успеем еще покинуть родные просторы.

– Правда твоя, княже, следует подождать.

– Подождем сегодня, завтра. Если вестей не будет, тогда уж и пойдем, куда скажешь.

Куда скажет… А пойдут ли туда, куда он скажет? Сомнений нет: вечу по сердцу его мысли, планы. Остается убедить их, куда идти, если стольный Черн не пришлет своего гонца и не позовет назад. Первое, что посоветует вечу, это не ходить в ромейские земли. Прислушаются или нет к его совету – сразу станет ясно, быть или не быть ему почитаемым в роду своем, вынужденному начать новую жизнь.

Богданко призвал всех к тишине и, переведя дыхание, стал излагать им свои мысли.

Всем известно, что покоренные римлянами, а ныне подвластные ромеям земли в соседней Мезии, в Дакии и Фракии – богатые земли. Но ждут ли их, изгнанников обездоленной Тивери, на тех землях? Пусть отроки вспомнят: та земля, от Дуная до Длинной стены, даже до Теплого моря, принадлежит двум властелинам. Один из них – даки и фракийцы, давнишние властелины этой щедрой на солнце и злаки земли, другой – ромеи: сам император, церкви и монастыри, полководцы императорские. Разве эти два хозяина поступятся землей, на которую уповают тиверцы? Нет, не отдадут, ее придется брать силой, проливать за нее кровь, как проливают склавины в Илирике, или же становиться колонами на ромейских угодьях, а там, смотришь, и рабами. Поэтому и спрашивает княжич: разве покидают родную землю для того, чтобы стать рабами? Каждый имеет родителей и слышал, что они говорили: боги не благословляли людей на ратное дело, как не благословляли и разделение их на рабов и рабовладельцев. Они повелевали трудиться на земле, всем и каждому давая одинаковую свободу. Не злом и татьбой славен мир, мудрость и добро – вот его краса. А еще говорили родные: человек – венец божьего создания. Посягать на него, как и на дело его ума и рук, – все равно что посягать на богов. Так могут ли те, кого гонит с родной земли беда, кто познал или познает, что такое вечная разлука с родными, плач и тоска по родной земле, – могут ли они, спрашивает князь, идти и сеять горе, слезы среди других? Не лучше ли и достойней будет перед памятью рода, перед собственной совестью поселиться на свободных землях или там, где дозволят хозяева занятых земель?

– А есть такая земля, княже?

– Есть.

– Укажи нам на нее – и мы пойдем.

– Муж из земли Полянской, узнав, кто мы и куда держим путь, советовал идти в северные края, в землю полян поднепровских. Больше скажу: звал идти туда, осесть родом своим на границах их земель по своим законам и обычаям.

– Так почему колеблешься, княже? Если не позовут предводители Черна, веди к полянам.

– Сомневаться есть причины. Тот же полянин не утаил, что жить будем там не даром. Княжество Киевское – антская твердыня на востоке. Вот и думаю: землю нам дадут, однако и повеление свое тоже дадут. «Живите, – скажут, – на границах земли нашей и будьте щитом от ассийцев». А я, признаюсь, этого не хотел бы. Ни для себя, ни для вас. Мы, тиверцы, живя по соседству с ромеями и постоянно терпя беды от их вторжений, узнали, какое это несчастье – жить на границе и терпеть разбой жадных до чужого добра соседей. Мы постоянно находились в тревоге за свою жизнь и за свое добро, так нужно ли нам селиться в такой земле? Куда правду деть: то земля славянская и обычаи наши – антские. Там мы будем жить обособленно, в соседстве со своим народом, не будем знать таких притеснений, какие нас ждут в ромейских землях. Но стоит ли обольщаться этим? Раз уже случилось, что мы оказались в положении людей, вынужденных искать себе землю-кормилицу, то не стоит ли поискать заодно и землю-мироносицу, в которой ни мы не брались бы за меч, ни нам не угрожали бы мечом, где мы имели бы мир, покой и благодать?

Богданко перевел дыхание в ожидании, что скажет вече. А вече молчало. Такой неожиданной явилась для них речь князя.

– Вы согласились, – продолжал княжич, не дождавшись ответа, – чтобы я был предводителем в поисках новой земли. Так знайте: я хочу найти именно такую землю. Поддерживаете ли вы меня, согласны ли идти со мной?

На сей раз молчание не затянулось.

– А почему бы и нет, – отозвался кто-то. – Но уверен ли князь, что такая земля есть?

– Есть желание найти такую землю, уверенность принесут поиски.

Медленно, накатываясь волной, нарастал шум, и шум неутешительный: вече советовалось, однако не с князем.

Княжич почувствовал, как в нем поднимается тревога: что принесет этот всеобщий совет? Одни рассуждают вслух, другие о чем-то спрашивают у соседей, третьи размахивают руками – спорят, возражают. Интересно, кому возражают? Князю или тем, кто не согласен с князем?

Удивляться тому, что спорит вечевой люд, не стоит, хуже, если вынесут решение не такое, как следует. Хватит ли у него тогда мужества, дара быть князем на вече, мужем среди мужей? Не совсем, наверное. Ему еще и не возражали, а тревога уже бродит в душе. И мысли скачут. Правду говорил отец, беседуя с матерью, нелегкая это ноша быть князем, да еще в такой земле, как Тиверская. Идешь на сечу – думай обо всех, возвратился – снова то же самое. А что имел от этого? А ничего! Только и утешения, что поддерживает благополучие народа, покой и благодать земли, что известен каждому тиверцу. Ну, еще могли устлать путь цветами, когда возвращался с победой, отблагодарить за кровь и пот всенародным почетом. Но все до поры до времени. Улеглась радость от одержанной победы над врагом – и князь уже всего лишь человек, на котором лежит обязанность заботиться обо всех и обо всем. Решись, поступи не так, как велит закон или обычай, – и народ забудет, что только вчера прославлял тебя, позовет на вече, а там всего наслушаешься, не раз пот утрешь, пока докажешь каждому и всем, что ты не обирала и не тать. И чувствуешь себя там, на вече, как на суде.

«У отца были причины для нареканий, – приходит к выводу Богданко. – Воистину так: чувствуешь себя как на суде. А что же будет, если вече не согласится идти туда, куда зову? На кого обопрусь, отстаивая свои намерения? На мудрый совет бабушки Доброгневы, который выстрадала и вынесла из веков и который именуется вековой мудростью? А разве та мудрость у всех одна? Вон сколько отроков вокруг, и что ни отрок, то свой род, а в каждом роду своя мудрость, своя правда».