Бетховен. Биографический этюд - Василий Давидович Корганов

Твой друг Бетховен.

Вена, 16 июня.

Тысячу благодарностей, дружок, за твой нектар. И как мне благодарить тебя за то, что ты хочешь ехать со мной? В моем сердце найдешь ты отзвук этого. Чтобы избавить тебя от всяких недоразумений, должен предупредить, что, по предписанию врача, мне нужно провести в Т. полных два месяца; а потому, как видишь, я не могу уехать оттуда ранее середины августа, и тебе придется ехать одному или, если хочешь, с кем-нибудь другим, что легко устроить. Относительно этого жду твоего дружеского решения. Если тебе неудобно одному ехать обратно, то делай, как хочешь; как бы ты ни был дорог мне и сколько бы удовольствия я не ожидал для себя от нашего совместного пребывания, я хочу избавить тебя от всяких неприятностей. Так как тебе, если ты даже поедешь со мной, придется все равно вернуться в середине августа, то я возьму с собой своего слугу, кстати, очень порядочного и честного малого. Так как может случиться, что мы не будем жить в одном доме, то следует тебе также взять своего, если он тебе нужен. Для своей персоны я не взял бы с собою никого в дорогу, если бы не был таким беспомощным сыном Аполлона. Прошу тебя, постарайся только быть здесь не позже первого-второго июля, не то для меня будет поздно; а врач уже недоволен тем, что я так мешкаю; хотя он и находит, что общество такого доброго и милого друга будет мне полезно. Есть ли у тебя карета? Ну, отвечай же мне с быстротою молнии, потому что, как только я узнаю, что ты едешь со мной, то напишу туда относительно квартир, не то там все будет переполнено. Прощай, мой добрый, милый друг; отвечай сейчас же и люби твоего верного друга Бетховена.

Моя квартира находится в доме Пасквалати на Мелькербастей № 1239 в 4 этаже.

Мой друг, я не могу принять твоего отказа. Олива уехал один, и я допустил это только из-за тебя; мне нужно иметь при себе близкого человека, не то жизнь будет мне в тягость; жду тебя не позже 12-го этого месяца или, пожалуй, до 15-го этого месяца, только без отговорок. Это высочайшее повеление! Без тяжких наказаний и взысканий от него нельзя отделаться; словом, его надо исполнить без всяких разговоров. Вместе с тем шлю вам, дружок, пожелания счастья! Молим Бога о том, чтобы взял вас под свою защиту. Дано утром, немедленно вслед за приемом кофе.

Бетховен.

Вена, 4-го июля.

Так как мне неизвестно, каким образом попал к тебе портрет, то лучше привези его с собой. Можно найти покладистого художника, который из любезности сделает копию. Все прочее относительно обратной поездки вскоре устроится.

На высочайшее повеление наше мы не ожидаем другого ответа как: да, да, да! Быстрее, в шесть раз быстрее молнии – не то наш гнев достигнет Офена!

Вследствие предстоящего перерыва занятий с эрцгерцогом композитор пишет ему:

Ваше имп. высочество!

Прошу меня сегодня простить, так как у меня много неотложных хлопот с моей оперой, но завтра, наверное, буду к услугам в. и. в. и вообще удвою занятия до моего отъезда в Теплиц, чтобы мой августейший ученик менее ощущал мое отсутствие, вашего императорского высочества верный преданнейший слуга

Людвиг ван Бетховен.

Летом 1811 года в Теплице собралось блестящее общество: австрийский император Франц с женой и с многочисленной свитой, императрица французская Мария-Луиза со своей сестрой, король саксонский, герцог саксен-веймарский, герцоги саксонские Антон и Максимилиан, князь Витгенштейн, князь курляндский и многие другие правители и сановники, имена которых померкли рядом с именем Иоганна-Вольфганга Гете, прибывшего в Теплиц 15 июля и поселившегося в гостинице «Золотой Корабль».

Уже давно композитор увлекался произведениями Гете и жаждал знакомства с ним; давно также поэт слышал много интересного о музыканте и, несмотря на свое безучастное отношение к искусству, окружил мысленно имя Бетховена ореолом необычайного, чудесного. После первых же встреч оба были разочарованы, каждый по-своему и в иной степени; царь поэтов оказался поэтом царей, чиновником, полным эгоизма, олимпийского величия в толпе и низкопоклонства при дворе: шестидесятилетний сановник, бывший министр, щеголявший стилистикой своей часто напыщенной речи, не мог полюбить и расположить к себе свободолюбивого и пылкого, несмотря на сорокалетний возраст, артиста, непринужденная речь которого была полна простонародных выражений рейнского наречия. Спустя несколько дней после их первой встречи Бетховен уже проявил свою откровенность, оскорбившую веймарского министра. Гуляя с Гете по аллеям парка, композитор с увлечением рассказывал ему что-то и неохотно отвечал на поклоны своих знакомых, тогда как Гете исправно снимал свой цилиндр при каждом приветствии прохожих. Недовольный чрезмерным вниманием собеседника к публике, композитор взял его за руку и заметил:

– Не беспокойтесь. Эти поклоны обращены ко мне.

В другой раз, спустя год, по случаю встречи с герцогом веймарским, о чем мы знаем из письма к Беттине Брентано, Бетховен наговорил министру-поэту таких дерзостей, что последний предпочел впредь избегать прогулок с невоспитанным и грубым музыкантом, а в своей автобиографии даже счел лишним упомянуть его имя и не обмолвился ни одним словом относительно знакомства с ним. Лишь в его переписке, в одном письме, от 2 сентября 1812 года, к директору берлинской Singakademie Цельтеру, Гете посвящает знаменитому симфонисту несколько строк:

«В Теплице я познакомился с Бетховеном; его дарование меня чрезвычайно поразило; к сожалению, он обладает нравом неукротимым. Мир представляется ему ненавистным творением. Быть может, взгляд этот не лишен основания, но от этого не легче ни ему, ни окружающим его. Во всяком случае, он заслуживает снисхождения и сожаления, так как совершенно теряет слух, и эта глухота более вредит ему в сношениях с окружающими, нежели в отношении к искусству. Когда наступит эта катастрофа, то лаконизм его речи станет чрезвычайным».

Глубоко ошибался великий мыслитель и натуралист, полагая нрав Бетховена неукротимым; правда, последнего не могли укротить ни этикет в общении со знатью, ни материальная нужда, ни невзгоды жизни вообще, но искреннее, ласковое обращение, сердечное отношение и любовь внушали ему кротость, сокращали и втягивали острые когти этого длинногривого льва, оставляя тяжелую, но мягкую, пушистую лапу, которою он не раз нежно ласкал тех, кто был дорог ему. Тут сердце его вновь любовно забилось, увлеченное новым знакомством, с Амалией Зебальд.

Тут же, в Теплице, он получил в подарок от одной десятилетней девочки вышитый ей бювар; в ответ на это юная