Избранные - Виктор Голявкин

РУБЕРОИД И КОНДИЦИОНЕР

Он жил этажом выше, подниматься по лестнице не любил. Все на лифте ездил. Туда-обратно. С работы и на работу. В весе заметно прибавлял. Толстел. Я как-то в лифте ему говорю:

— Вам бы пешком по лестнице ходить. — Впрочем, тут же осекся. Он ведь не с пустыми руками, чего-то тащит.

Он мне сразу говорит:

— Два рулона рубероида достал.

Я не понял, отвечаю ему какую-то чепуху:

— Два — мало, больше — лучше.

— Трудновато…

— А вы попробуйте, попробуйте…

— О, конечно, конечно, постараюсь…

Я смотрю на него, на его наморщенный лоб, — о том, что надо достать, он крепко задумался. Мы пожали друг другу руки, и я вышел.

На другой день встретились возле лифта. Он сразу говорит:

— Вы удивитесь: с вашей легкой руки еще рубероида достал!

— Неужели? Вот это да!

— Да, да, представьте, рубероид! Уговорил!

— Трудно… надо же!

— Еще как трудно!

— В магазинах нету? — спрашиваю осторожно.

— Что вы! Ни-ни. С рубероидом сейчас завал.

— Как — завал? — не понял я, ведь завал, по-моему, когда всего полно.

— Полнейший. — Он, видимо, имел в виду полное отсутствие этого товара. Разговор получался не тот, дурацкий. Неловко спрашивать, что за рубероид. На прощанье ему говорю:

— Желаю вам достать еще.

Он успел мне крикнуть:

— Спасибо большое!

Дома я спросил жену:

— Ты не знаешь, что такое рубероид?

Молчит, не знает. Ну ладно. Встречу его — спрошу.

Встречаю его в следующий раз, не совсем у лифта, правда. Я бросился к нему, но вдруг забыл слово. Забыл, и все тут. Вертится в голове, а никак название не вспомню.

Он чего-то тащит, поздоровался со мной и говорит:

— У меня праздник сегодня… — И весь сияет, искрится. — У меня дела — во! — и показывает вверх большой палец — во!

Я молчу.

— Радость-то какая! Третий рулон достал! — Очки его блестели.

Я смотрел на него вопросительно, но мне неудобно было спросить — чего, и я молчал. Потом мы вошли в лифт. Он вдруг запел:

— Три рулона, три рулона, три рулона… — И показал большой палец вверх — во!

Всю дорогу в лифте я молчал. А домой пришел — вспомнил — «РУБЕРОИД!» Ну, думаю, ладно, черт с ним, с рубероидом, в другой раз спрошу. Впрочем, решил посмотреть в словаре, что значит это пузыристое слово. Оказывается, толь — вот что. Значит, что-то строит, крышу кроет. Встречу — спрошу.

А он вдруг пропал, ну не пропал, куда-то делся, в лифте мне больше не встречается. Жду его, жду, все нет. И представьте себе, через год появляется. Да-да, ровно через год. Тринадцатого февраля этого года я опять встретил его у лифта. Он чего-то тащил. Мы пожали друг другу руки, целый год его не видел!

Он говорит:

— Ух, устал сегодня. Кондиционер в жаркие страны отправлял. Теперь мне будет там с ним как в раю.

— С кем?

Он открыл дверцу лифта:

— Прошу!

Я вошел в лифт. Он вошел за мной, втащил чего-то, хлопнул дверцей, поехали.

— Трудно было его отправить, ох и трудно!

— Чего отправить? — спрашиваю.

— Я уезжаю в развивающуюся страну. Приеду, а он уже там. А с ним там как в раю!

— С кем?

— С кондиционером.

Я стал волноваться. Кондиционер мне, в общем, известен, но никогда его видеть не приходилось. Он заметил волнение и говорит:

— Что с вами?

— Да так, — отвечаю. — Давно я вас не видел. Здорово вы загорели!

Лифт остановился. Мой этаж. Я промямлил что-то и вышел.

— Загорел я здорово, вы верно заметили! — крикнул он мне вдогонку.

Как-то мы опять одновременно подходим к лифту. Вижу, он чего-то тащит, большое, тяжелое, для дома полезное. Я открыл дверцу, пропускаю его вперед, он входит в лифт, я закрываю дверцу, а сам остаюсь снаружи. Он удивленно посмотрел на меня, очки блеснули за дверцей. В конце концов он пожал плечами, нажал кнопку и поехал вверх. Вежливость обязывает пропустить человека с ношей вперед.

На другой день я его не встретил. Забыл про него.

И представьте себе, через год встречаю его возле лифта. Он опять чего-то домой тащит. Забавная встреча! Возле лифта стоим и хохочем. Он говорит:

— Слушай, дружище, не помог бы ты мне кондиционер домой принести?

— Как то есть?

— Очень просто. Погрузим кондиционер на мою машину и привезем домой.

— Пожалуйста!

Сели в его машину. Я все хочу спросить, что за штука — кондиционер, на что похож, велик ли, но потом решил не спрашивать, сам ведь увижу. Он молчит, и я молчу.

Приехали в порт. Вылезли из машины. Он предъявляет бумаги, по которым надо получать, а ему говорят:

— Пока нет.

— Как так — нету?!

— Ваш кондиционер еще в море.

— Значит, он еще в море? Очень жаль!

Обратно ехали молча.

Молча поднимались в лифте. Он на меня как-то косо посмотрел и не дал мне выйти на своем этаже. Ведет к себе. Радостно вводит меня в свою квартиру. Усаживает за стол. Вытаскивает графин водки. Я смотрю по сторонам: чего там только не натащено, всего не перечесть. Вижу… кондиционер! Он! Сразу узнал его, хотя раньше не видывал. Большущий ящик размером с телевизор. Он видит, я на кондиционер уставился, и говорит:

— А это кондиционер. За таким мы с вами и ездили. Я с ним как в раю!

Я выпил рюмку, пожал руку и вышел.

Однажды вхожу в лифт один, нажимаю кнопку. Не едет. Ах, не на ту кнопку нажал, перепутал. Ага, поехал. Вдруг остановился между этажами. Ни туда ни сюда. Свет погас, на дворе темно, ничего не видно.

Слышу, кто-то идет по лестнице, тяжело дышит, чего-то тащит. В темноте различаю: это он. Хочу крикнуть, чтобы вылезти мне помог. Да как крикнуть-то, не знаю, как зовут. Что было делать? Я собрался с силами и хотел крикнуть: «Рубероид и кондиционер!» Но все же сдержался, неловко, неудобно.

Он ушел. Я в лифте остался. Потом свет внезапно включили, лифт пошел, я добрался домой.

Вошел в свою квартиру. В сущности, у меня такая же квартира, как у него, разве чуть поменьше. В сущности, все квартиры одинаковы — никаких различий в квартирах, по существу. Да и люди, в сущности, одинаковы, если иметь в виду черты явного сходства. Я имею в виду руки, ноги, нос, два глаза, два уха. В остальном — различие. У каждого свое. Я, например, лет на двадцать его старше, совсем другого поколения. В квартире у меня пустовато по сравнению с ним. У него полно разного добра натащено. Но это именно потому, что я человек другого поколения. В наше время считалось: человеку нужно только самое необходимое. Вот оно так и есть: стол, две кровати — женина и моя — и два стула. Лишнего нет и не надо. У него, видно, считается все наоборот. Это бывает. Но не в том дело.

Подхожу я как-то к лифту. И наша с ним соседка по лестнице тоже подходит. И мне она говорит:

— А вы знаете, того инженера больше нету.

— Какого инженера?

— С которым вы часто на этом месте встречались, на лифте ездили.

Надо же; думал, мы с ним одни ездим, а оказывается, все видят. Короче, я понял, что речь о нем.

— Как — нету? Где же он? — спрашиваю.

— Погиб, — говорит. — На днях в автомобильной катастрофе. Вез что-то на своей машине на свою дачу. Было скользко. Машину занесло. Он врезался в грузовик с подъемным краном. Говорят, краном крышу машины снесло вместе с головой.

Я имени-то его не узнал.

Не такой уж я тупой, чтобы не спросить имя у человека, с которым годами разговаривал при встрече. Все то же знаю, что и другие, теперь не проблема. Как и другие, знаю, что жизнь человека, его положение, самочувствие зависят от движения планет в космическом пространстве, от земного притяжения, от движения воздушных масс в атмосфере. Я много раз пытался с ним познакомиться, протягивал ему навстречу руку, но представиться друг другу как зовут — все было неловко да неудобно. Все, что-то сдерживало. Вдруг спросит: «А зачем вам это?!»

Что я тогда скажу?

Вот теперь его уже нет. Я так и не знаю его имени. «Рубероид и кондиционер» в моей памяти так и осталось.

ОБАЯНИЕ

Он был молодой красавец, любимец женщин, инженер.

А она — веселая, влюбчивая, легкомысленная машинистка. Казалось, любовь между ними так же естественна и несомненна, как естественны в ее рабочей комнате стол, стул и машинка, за которой она сидит.

Но как неестественно вдруг прозвучали в этой комнате ее слова, к нему обращенные:

— Уйди, уйди и закрой за собой дверь!

— Но почему?.. — Видно было, что и другие вопросительные слова вертятся у него на языке.

— Не знаю почему, не знаю… умоляю, умоляю, уйди и закрой за собой дверь… — Кажется, она готова вечно твердить «умоляю», лишь бы он ушел и закрыл за собой дверь.

Он опешил от неожиданности, остолбенел и не уходил. С ней это было впервые, он не сделал ничего дурного, потому стоял и ничего не понимал.