Книги Якова - Ольга Токарчук

– Что это за каббала такая, о которой все толкуют? Даже мой супруг этим заинтересовался, – заговаривает с ксендзом Пикульским Катажина Коссаковская.

– Они верят, что мир создан из слов, – отвечает тот, громко сглатывая, и кладет обратно на тарелку большой кусок говядины, который уже собирался отправить в рот.

– Ну да, все в это верят: «В начале было Слово». Мы тоже. Так в чем же ересь?

– Да, милостивая госпожа, но мы на этой фразе останавливаемся, а они применяют ее к каждой мелочи.

Отвечает ксендз явно неохотно. Неизвестно почему; он сам удивляется. Может, потому что, по его мнению, не стоит рассказывать женщинам о слишком сложных вещах, которых они, вероятно, все равно не поймут, как бы прилежно ни учились? Или, может, потому что такого рода вопросы обычно заставляют все максимально упрощать. Епископ епископом, но и ему следует объяснять медленно и осторожно, потому что соображает Его Преосвященство не слишком быстро. Он, конечно, святой, и не мне его судить, мысленно корит себя Пикульский, но разговаривать с ним бывает трудно.

Поэтому ксендз просит бумагу и перо, чтобы все объяснить наглядно. Кладет между тарелками – так предлагает епископ, который отодвигает блюдо с гусиной грудкой и сам немного отстраняется, освобождая место Пикульскому и заговорщицки поглядывая на Коссаковскую, потому что чувствует: этот маленький неприметный священнишка обладает тайной силой, которую сейчас продемонстрирует, хотя, конечно, зачерпнет чайную ложечку, словно не желая признаться, что располагает целым чаном.

– Каждая буква имеет числовой эквивалент. У алеф – 1, у бет – 2, у гимель – 3 и так далее. Это означает, что каждое слово, сложенное из букв, образует число. – Пикульский смотрит на собеседников с немым вопросом: понимают ли они. – Слова, чьи числа совпадают, соединены глубоким смыслом, хотя на первый взгляд кажется, что между ними нет никакой связи. При помощи слов можно считать, выстраивать комбинации, и тогда происходят очень интересные вещи.

Ксендз Пикульский не знает, следует ли на этом остановиться, достаточно ли этого – но нет, не может удержаться:

– Возьмем такой пример, – говорит он. – Отец на древнееврейском – «ав». Пишется это так: алеф, бет, справа налево. Мать – «эм», то есть алеф-мем. Но слово «мать» – «эм» можно также прочитать как «им». «Ав», отец, имеет числовое значение 3, потому что алеф – это 1, а бет – 2. «Мать» имеет числовое значение 41, потому что алеф – это 1, а мем – это 40. И теперь: если мы сложим эти два слова, «мать» и «отец», у нас получится 44, а это число слова «елед», то есть «ребенок»!

Коссаковская, склонившись к ксендзу, отскакивает от стола, хлопая в ладоши.

– Как мудро! – восклицает она.

– Йод-ламед-далет, – пишет ксендз Пикульский на листочке, который дал ему епископ, и торжествующе смотрит на него.

Епископ Солтык не очень понимает, числа уже путаются у него в голове. Он сопит. Надо бы похудеть. А епископ Дембовский приподнимает брови в знак того, что в будущем это могло бы его заинтересовать.

– Согласно каббале, отношения между мужчиной и женщиной – это встреча алфавитов, так сказать, азбук, материнской и отцовской, и именно они, переплетаясь, приводят к зачатию ребенка.

Епископ Дембовский выразительно покашливает и возвращается к еде.

– Каббала каббалой, – отзывается каштелянша, ее щеки уже порозовели от вина. – У нас тут происходит вещь, невероятная для всего мира. Тысячи евреев хотят обратиться в католическую веру. Тянутся к нам, словно цыплята к наседке, бедные, измученные своим еврейством…

– Вы ошибаетесь, милостивая госпожа, – перебивает ее ксендз Пикульский, смущенно откашливаясь. Коссаковская смотрит на него, удивленная этим вторжением в ее образ мыслей. – Они в этом заинтересованы. Они давно сочли нашу страну новой Землей обетованной…

– С ними нужно быть очень осторожными, – добавляет епископ Солтык.

– Сейчас они выносят приговор Талмуду, но приговор следует вынести всем их книгам. Каббала – род опасного суеверия, которое надо запретить. Она учит такому способу поклонения Богу, который является чистой ересью. Она якобы также учит познавать будущее и ведет к занятиям магией. Конечно, каббала исходит не от Бога, а от Сатаны.

– Вы преувеличиваете, – теперь его перебивает Коссаковская. – И даже если дьявол приложил к этому руку, в лоне Католической церкви они обретут новую жизнь. Мы собрались здесь, чтобы помочь этим заблудшим людям, раз они сами заявили о своих благих намерениях.

Пан Ежи Марцин Любомирский жует кровяную колбасу; это лучшее из всего, что подали на ужин. Мясо жесткое, а рис разварился. Капуста странным образом отдает затхлостью. Собеседники кажутся ему старыми и скучными. В евреях он совершенно не разбирается, видал только издали. Правда, вот недавно близко познакомился с девушкой-еврейкой, одной из тех, что крутятся вокруг гарнизона, а там имеются девки всех национальностей, на любой вкус, как всегда при казарме.

О свежеиспеченном архиепископе Дембовском, собирающемся в путь

В ожидании сундуков, в которые предстоит паковать вещи и которые могут прибыть в любой момент, епископ, готовый к скорому отъезду во Львов, где он займет пост архиепископа, рассматривает заказанные комплекты белья, которые он велел женщинам украсить монограммой: МД, Миколай Дембовский.

Монограмма вышита шелковыми нитями фиолетового цвета. Из-за границы прислали заказанные ранее шелковые чулки – епископ Дембовский уже совсем отвык от льняных. Чулки и белые, и фиолетовые, цвета монограммы, на них еще простеган изящный узор. Есть и кое-что новое – теплые панталоны из тонкой шерсти, которые немного покусывают бедра, но дарят вожделенное тепло.

Вроде бы епископ собой доволен. Кто знает, быть может, его завуалированные старания добиться архиепископского сана оказались оценены по достоинству в свете недавних событий: ведь столько людей, бедных, проклятых своими, унижаемых, уже прильнуло к сердцу милосердного Иисуса Христа. Епископ не оставит своим вниманием сей вопрос, пока вся эта масса евреев не примет крещение. Это было бы великое чудо для всей Европы, возможно, начало новой эпохи. Дембовский вглядывается в книги, уже собранные для переезда, его взгляд привлекает том в новеньком кожаном переплете. Он знает, чтó это такое. Улыбнувшись, берет в руки, небрежно листает и натыкается на стишок:

Что в Польше плохо?

Власть плоха, худы дороги, добрых нет мостов.

Нет числа паршивым людям, мало лишь кнутов[123].

Тронутый наивностью этой поэзии, епископ улыбается себе под нос. Кабы мудрость ксендза-декана Хмелёвского равнялась его рвению! Поразмыслив, Дембовский кладет эту книгу в красивом кожаном переплете на стопку других.

В ночь накануне отъезда, к которому уже все готово, епископ Дембовский в своем дворце в Чарнокозинцах ложится спать