Том 1. Проза, рецензии, стихотворения 1840-1849 - Михаил Салтыков-Щедрин

Зимняя элегия

Как скучно мне! Без жизни, без движеньяЛежат поля, снег хлопьями летит;Безмолвно все; лишь грустно в отдаленье  Песнь запоздалая звучит.

Мне тяжело. Уныло потухаетХолодный день за дальнею горой.Что душу мне волнует и смущает?Мне грустно: болен я душой!

Я здесь один; тяжелое томленьеСжимает грудь; ряды нестройных думМеня теснят; молчит воображенье,Изнемогает слабый ум!

И мнится мне, что близко, близко время —И я умру в разгаре юных сил…Да! эта мысль мне тягостна, как бремя:Я жизнь так некогда любил!

Да! тяжело нам с жизнью расставаться…Но близок он, наш грозный смертный час;Сомненья тяжкие нам на душу ложатся:  Бог весть, что ждет за гробом нас…

Музыка

Я помню вечер: ты играла,Я звукам с ужасом внимал,Луна кровавая мерцала —И мрачен был старинный зал…

Твой мертвый лик, твои страданья,Могильный блеск твоих очей,И уст холодное дыханье,И трепетание грудей —

Все мрачный холод навевало.Играла ты… я весь дрожал,А эхо звуки повторяло,И страшен был старинный зал…

Играй, играй: пускай терзаньеНаполнит душу мне тоской;Моя любовь живет страданьем,  И страшен ей покой!

Наш век

(Отрывок)

В наш странный век все грустью поражаетНе мудрено: привыкли мы встречатьРаботой каждый день; все налагаетНам на душу особую печать.Мы жить спешим. Без цели, без значеньяЖизнь тянется, проходит день за днем —Куда, к чему? не знаем мы о том.Вся наша жизнь есть смутный ряд сомненьяМы в тяжкий сон живем погружены.Как скучно все: младенческие грезыКакой-то тайной грустию полны,И шутка как-то сказана сквозь слезы!И лира наша вслед за жизнью веетУжасной пустотою: тяжело!Усталый ум безвременно коснеетИ чувство в нас молчит, усыплено.Что ж в жизни есть веселого?Невольно Немая скорбь на душу набежитИ тень сомненья сердце омрачит…Нет, право, жить и грустно да и больно!... .

Весна

(Из моих отрывков)

У…ву, в воспоминание прежнего

Люблю весну я: все благоухаетИ смотрит так приветливо, светло.Она наш дух усталый пробуждает;Блистает солнце — на сердце тепло!Толпятся мысли быстрой чередою,Ни облачка на небе — чудный день!Скажите же, ужель печали теньВас омрачит? Чудесной тишиноюОбъят весь мир; чуть слышно, как поетНад быстрой речкой иволга уныло…Весною вновь все дышит и живетИ чувствует неведомые силы.

И часто мы вдвоем с тобой встречалиВесною солнце раннею порой;Любили мы смотреть, как убегалиНочные тени; скоро за горойИ солнце появлялось: вид прелестный!Чуть дышит тихий ветер; все молчит;Вдали село объято сном лежитИ речка вьется; свежестью чудеснойПроникнут воздух чистый; над рекойСтаницы птиц, кружась, летают; полеСтадами покрывается; душойВсе вновь живет, и просит сердце воли…А вечера весенние?..

Из других редакций

<«Так это ваше решительное намерение…»>

— Так это ваше решительное намерение, Семен Богданович?

— То есть… вот видите… разумеется, тут надобно еще подумать…

— А, подумать?.. ну, так это еще долго… а я полагал, что вы уж подумали!

— Да я подумал… конечно, подумал, но… знаете ли… мысли-то… ведь это не что-нибудь другое… их иногда ужасно как много бывает…

— Разумеется, разумеется; сперва одна, потом, смотришь, и другая… ужасно как много: и не сообразишь!

— Дело-то оно такое, Николай Иванович, что поневоле задумаешься над ним… ведь тут уж не я один… тут и она, и дети… нужно подумать об том, чтобы составить их счастие!

— Уж и дети! так у вас уж и дети, Семен Богданович! а вы еще говорите, что не подумали!.. ну, так как же вы с ними, с детьми-то? хоть они, правда, только умственные, а все-таки дети, нельзя же оставить без призрения…

— Что ж тут смешного? конечно, будут дети…

— Будут, будут; я и не сомневаюсь в этом: я знаю, что все ирландцы чрезвычайно как плодовиты! ну, так что ж? вы, вероятно, составили себе план семейной жизни? Принесть себя в жертву жене и детям, жить для них, смотреть, как эти милые сердцу существа будут в глазах ваших расти… я полагаю, что это будут умные дети… не так ли? я думаю, что и вы немало на это рассчитываете? Ну, а жена ваша? будет выезжать в большой свет, будет давать балы?.. о, да это превесело! я надеюсь, что вы не забудете меня, своего старого товарища… Помните, как мы жили с вами в четвертом-то этаже; помните ли, ведь у нас была крошечная комнатка в одно окно, вид был прямо на помойную яму, прислуживала нам Мавра-чухонка… И вдруг обстоятельства переменяются, мы в пространной зале, вкушаем роскошную пищу, пьем… шампанское, сударь, пьем, да не только пьем, да еще рассуждаем, что хорошо и Клико… спору нет, что хорошо, но Редерер лучше; ей-богу, лучше, и чмокаем губами, и обещаемся вперед пить только Редерер, и лакей, слыша такие глубокомысленные рассуждения, тоже машинально чмокает, стоя за креслом, губами, да думает себе: не надуешь! продувная бестия! во всю тонкость вошли! А пусть его думает! бог с ним! на то он и лакей, чтобы чмокать губами и рассуждать… про себя. И вот после обеда, закуривши сигары, для сварения пищи, мы размышляем о прежней жизни… Экая была, право, скверная жизнь, и как могли мы сносить ее, и как можно таким порядочным людям и с такими деликатными органами, как у нас, жить подобным образом!.. Но мы сделались оптимистами! мы этак иногда даже довольно ловко подшучиваем над прошедшим, и изредка уж поговариваем: а что, ведь, право, хорошее было время! оно конечно, холодно и голодно иногда бывало, да и ведь и то сказать: лишение только и делает ощутительным наслаждение! И то правда! во всем есть своя польза, восклицаем мы со вздохом. И вот мы этак покуриваем с вами сигарочку, а между тем Мавра… ах, черт возьми! да, кажется, мы еще в четвертом этаже и не в пространной комнате… Уж вы извините меня, Семен Богданович, ваша прозорливость, ваши попечения об детях сделали и меня предусмотрительным…

— Вы все сказали, Николай Иванович?

— Да, легкий очерк… о детях, разумеется, я не упомянул, да ведь вы, я думаю, сами об них подумали… А что?

— Да так; я уж решился.

— На что же вы решились?

— Я женюсь.

— Ирландец, совершенный ирландец! та же пагубная непредусмотрительность, то же бедственное положение!

— Я женюсь, потому что хочу составить ее счастие, потому что пора перестать наконец думать о себе, только о себе, нужно когда-нибудь опомниться, нужно сказать себе, что есть в мире существа, которые гибнут без опоры, без участия, что нужно положить предел всему этому… Я много размышлял, много думал об этом, Николай Иванович, и наконец решился… Долгое время жил я, как бесполезный трутень, только в тягость другим; надобно же когда-нибудь проснуться, надобно действовать…

— А мне так кажется, что вы все-таки еще спите, и спите больше, чем когда-нибудь. Знаете ли, ведь это очень дурная привычка раздувать таким образом всякое дрянное дело, которое само по себе, право, выеденного яйца не стоит… ведь это буря в стакане воды, это — мыльный пузырь, Семен Богданович! как же вы-то об этом не подумали? Скажите, пожалуйста, где эти существа, которые гибнут без опоры? Кто просит вашей помощи, кто вопиет о вашем участии? не сами ли вы это для собственной своей потехи выдумали?.. Пожалуйста, размыслите об этом и не увлекайтесь! И притом, что это за слова: пора наконец проснуться, пора действовать! Я вам говорю, что вы ирландец, и она ирландка: ну, что же вы сделаете? Пора проснуться! конечно, пора, да ведь вы и не заметили, может быть, что заснули еще крепче прежнего.

Николай Иванович умолк; Семен Богданович не отвечал, вероятно, в том уважении, что сам чувствовал, что несколько зарапортовался, упомянув о существах, которые гибнут без опоры и без участия.

— Ну, вот вы подумали о жене, об детях, — сказал снова Николай Иванович, — дело хорошее! отчего же и не подумать: думать обо всем можно! ну, а об себе-то… вы поразмыслили?..

— Как, о себе?.. что вы под этим понимаете?