Проклятие визиря. Мария Кантемир - Зинаида Чиркова

И вот теперь Мария снова в ночных видениях гуляла по своему имению вместе с Петром, так никогда и не побывавшим в Черной Грязи...

Видения не оставляли её и днём, и скоро она уже была не в состоянии отличить реальную действительность от них, всё больше и больше погружаясь в сумеречное состояние.

Братья не очень-то вникали в настроение старшей сестры, зато её верные слуги нашли хороших лекарей, способных вывести Марию из её нынешнего состояния.

Но потребовалось много месяцев лечения, разные способы его, пока Мария наконец не увидела, что сон, который без конца устремлялся в её глаза, лишь сон, а не явь, не действительность...

Поликала давно не было в этой семье. Едва только умер старый князь, Поликала отпросился у Марии в заграничное путешествие, из которого уже не вернулся.

Медленно и неохотно возвращалась к действительности от своих сладких видений Мария. Старшие братья почти не заходили к ней, увлечённые службой в Преображенском полку, ночными гулянками, не сдерживаемые теперь ничем: старшая сестра всё лежала в трансе, князя не было, а верные, ещё молдавские, слуги могли лишь с сожалением молча смотреть на художества старших княжичей. Только младший, Антиох, почти беспрерывно сидел у постели Марии, держал её за руку и неотрывно глядел в её глаза, затуманенные болезнью.

Вот его-то лицо и увидела однажды Мария, словно пробудившись от сладостного, такого длительного сна.

— Антиох, — испуганно спросила она, — что ж ты не на уроке?

И Антиох заплакал, припал к руке Марии, безудержные рыдания сотрясли всё его голенастое худое тело.

   — Что ты, что ты, — провела рукой по его кудрявым густым волосам Мария, — почему ты так плачешь, что случилось?

Как мог сказать ей младший брат, что с минуты на минуту ждал он смерти любимой сестры, заменившей ему мать, что сердце его неутешно и надорвано? Он ещё не мог выразить свои чувства, не мог найти нужные слова и продолжал плакать, обливая слезами её исхудалые руки.

   — Мальчик мой, — прижала его голову к своей груди Мария, — кто обидел тебя, скажи, я пойму...

   — Ты только не умирай, — поднял голову Антиох, — ты только не умирай... — повторил он.

Он ещё не мог сказать, что боится остаться один со своими разнузданными и грубыми братьями, что ему нужна поддержка и опора, что для него в старшей сестре соединились и мать, и сестра.

   — Что ты, — улыбнулась Мария пересохшими губами, — как это я умру? А на кого я тебя оставлю?

Вот так трудно выкарабкалась Мария из своей многомесячной депрессии, вот так поняла, что она нужна Антиоху, что без неё он пропадёт. Хоть и был он уже ротмистром в полку, но военная служба казалась ему тяжкой и отвратительной — грубость и хамство, царившие в полку, задевали его, он примечал все людские пороки, и оттого жизнь ему казалась тяжелее, чем была на самом деле.

Помедлив, Мария приподнялась в своей постели, выпила крепчайший бульон, принесённый одним из слуг, и принялась расспрашивать Антиоха о его учёбе, занятиях языком и стихами. Плача и радуясь её вопросам, Антиох отвечал, что давно уже не учится, что его учитель Иван Ильинский не даёт ему больше уроков русского языка, что теперь он почти все дни проводит в полку, о занятиях в котором не хочется даже и рассказывать.

Мало-помалу, приводя в порядок свои мысли и слова, Мария узнала, что братья проводят дни и ночи в попойках, являются домой под утро сильно навеселе и что у них уже были большие неприятности с начальниками.

   — Я не ябедничаю, — сразу же начал оправдываться Антиох, — но мне не по душе такие их занятия. Я, как и ты, люблю книжки, в них так всё красиво и не скучно...

И эти сообщения Антиоха сразу взбодрили Марию: она зарылась в свои печали, оставила на произвол судьбы братьев, она виновата в том, что у них такие занятия, — она, одна она отвечает за них перед покойными отцом и матерью, перед Богом. Она ушла в себя, она слишком любила Петра и упустила братьев, отвергла свой долг, возложенный на неё отцом...

Мария обняла Антиоха, и они долго плакали вместе, и эти слёзы дали ей наконец облегчение, которого она искала много месяцев в своих сумеречных грёзах.

С той поры княжна пошла на поправку...

Едва кончались занятия в полку у Антиоха, он бежал к сестре. Читал ей свежие романы, получаемые из Парижа, — за время болезни Марии их скопилось множество, — они вместе обсуждали их, смеялись над чересчур уж неуёмным вымыслом, но воспринимали всерьёз и описываемую любовь, и отношения людей. Иногда посреди чтения Антиох задумчиво поднимал глаза и неопределённо говорил:

   — Почему так ничтожны и неумны бывают люди?

   — Но ведь не все, — улыбаясь, отвечала сестра.

   — Нет, конечно, но дураков больше, и они правят миром...

И тогда Мария начинала возражать брату. Она уже видела, что склад его ума вовсе не таков, как у неё: она романтична до мозга костей, а он острее замечал людские промахи, ошибки, недостатки.

Тогда же и начал он сочинять стихи — семнадцатилетний юноша изливал в них тоску по хорошему, по стоящим людям, не прощал светскому обществу ни единого порока.

Он читал Марии свои первые литературные опыты, и не было учителя тактичнее и жёстче, чем она. Мария разбирала их, высмеивала плохие рифмы, но тут же останавливалась на его очевидных удачах. Дружба их за все дни, пока ещё она не вставала с постели, окрепла.

Но пришло время, и Мария поднялась и опять, как прежде, стала гонять слуг и служанок, выговаривать за все огрехи и недочёты, бранить и наставлять братьев. Им это помогало мало — они или молча уходили в свои комнаты, или грубо отговаривались тем, что теперь они уже взрослые, могут сами за себя отвечать и нечего сестре лезть в их дела...

Постепенно входила Мария и в курс городских новостей. А у всех на устах было только одно имя — светлейшего князя, герцога Ижорского, генералиссимуса Меншикова. Постепенно узнавала Мария, что императрица тяжело больна, что Меншиков старается оттеснить от неё всех своих старых друзей и сподвижников Великого Петра.

Новостью, которая подкосила её, был арест Петра Андреевича Толстого.

Она знала его с детства, с того константинопольского своего детства, которое было таким безоблачным и счастливым, принимала его подарки, у него научилась искусству шахматной игры, от него узнала множество тайн, дворцовых интриг, с ним же ехала в Персидский поход — словом, это был человек, которого любят и уважают ещё с детства, человек, не навестить которого было никак нельзя, хоть бы это и грозило опасностью.

Пока ещё Толстой содержался в своём доме, ему позволено было даже принимать родственников. Правда, родственники почему-то не спешили выказать опальному графу почтение и любовь: никто к нему не приезжал.

Мария не медлила ни минуты. Это был её первый выезд после болезни, она не узнавала города, по которому несли её бодрые кони, весна только начиналась, и проталины на мостовой скрывали развороченные ухабы, кочки и снежные, застывшие намертво комки, тяжело ударявшие в передок кареты.

У дома Толстого стояли двое караульных солдат.

Они остановили карету с Марией и долго расспрашивали кучера, в каком родстве находится княжна Кантемир с Толстым. Она не выдержала, высунулась из открытой дверцы и громко крикнула часовым:

— Я его крестница, он крестил меня ещё в Стамбуле в семисотом году!

И караульные отступили...

Мария поднималась по широкой мраморной лестнице к тяжёлым дубовым, окованным железными полосами дверям и всё думала: почему, за что арестовали графа, в чём он повинен?

Сподвижник и верный пёс Петра, соратник во всех его делах, чем не угоден он стал его вдове, Екатерине, почему она так сурово обошлась с верным слугой своего мужа?

Конечно же, ничего не знала Мария о всех дворцовых интригах, никто не мог объяснить ей тайные хитросплетения, но она догадывалась, что главным врагом Толстого стал всесильный князь Меншиков. Но почему Толстой — ведь они были друзьями, стояли у трона великого государя? Неужели теперь, когда его нет, когда прошло всего каких-нибудь двадцать шесть месяцев со дня его смерти, бывшие друзья успели стать врагами?

Они находились рядом, когда надо было утвердить на троне Екатерину. Прекрасно понимали оба, что, не дай Бог, перейдёт престол к царевичу Петру Алексеевичу, и все те, кто подписал приговор его отцу, царевичу Алексею, понесут заслуженное наказание — смертная казнь грозила всем двадцати семи подписавшим этот приговор. Не допустить Петра до трона — такова была их задача. Они это сделали — с помощью гвардии, подкупа, подачек солдатам...

Но теперь, когда Екатерина умирала, снова и снова вставал всё тот же вопрос: кому править страной? И вот тут и разошлись пути бывших соратников.

Меншиков забрал слишком большую власть при Екатерине, фактически он правил Россией все эти двадцать шесть месяцев. Оттеснил, как мог, прежних друзей, пользуясь неограниченным влиянием на свою бывшую любовницу. Но и он задумывался: начала болеть Екатерина, а ну как умрёт — что тогда будет с ним? А он уже привык к безраздельной власти, к тому, что всё перед ним трепещет.