Новый Мир ( № 5 2006) - Новый Мир Новый Мир

То, что происходит в Азадбаше, нельзя, разумеется, распространять на всю армию. Но это — пространство концентрированной жестокости, садистского безумия, расчеловечивания, которые в ослабленной форме были, да и остались характерны для многих воинских подразделений, частей и соединений. Азадбаш — квинтэссенция армейских уродств. И, что не менее трагично, — нарыв межнационального напряжения, взаимного презрения и подозрительности, который через несколько лет прорвется так называемыми „локальными конфликтами”, кровавым сведением исторических счетов. <…> Хотя „Чужие Фермопилы” — художественная проза, редакция помещает рассказ в публицистическую рубрику „Армия: война и мир”. Нашему читателю не нужно объяснять — почему”.

Первая треть “9 роты”, к примеру, — просто детский сад по сравнению с прописанным здесь мочиловом. Фильм про Азадбаш пришлось бы назвать “Мутанты в казарме”.

Фазиль Искандер. Предметы жизни. Стихи. — “Знамя”, 2006, № 1 <http://magazines.russ.ru/znamia>.

В ожидании письма от друга

Спустился вниз к почтовому ящику.

…Мертвая бабочка в пустом почтовом ящике.

А ведь бабочка могла выпорхнуть и улететь,

Если б я в ожидании письма от друга

Каждый день спускался к почтовому ящику.

(“В ожидании письма”)

Александр Кушнер. На вашей стороне. Стихи. — “Знамя”, 2006, № 1.

Все эти зеленя, увалы и отлоги,

Что Пушкин знать не знал, встречались по дороге

Ему, лощины те, и взметы, и жнивья.

Они еще войдут в приметливую прозу,

Наскучат нам еще, и выстрел из ружья,

И тетерев, мешком упавший под березу.

Все это столько раз пересечет сюжет

И так загромоздит его, что смысла нет

Теперь вникать в рассказ; сиреневым исподом

Земли свою любовь предъявят к мужику.

А Пушкин все равно сильней любим народом,

Хотя и не считал себя пред ним в долгу.

Ольга Лебедушкина. Про людей и нелюдей. — “Дружба народов”, 2006, № 1 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.

“Все „нел ю ди” Пелевина, Лукьяненко, Акунина и Крусанова — это на самом деле люди. Скажем, у Лукьяненко схема всех „Дозоров” настолько изношена литературой, что практически пришла в негодность при всей ее вечной правоте — это противостояние личности надличностным интересам системы, трудовые будни „маленького сверхчеловека” (Д. Черногуз). Пелевин и не скрывает, что его героиня в „Священной книге оборотня” — среднее арифметическое, извлеченное из Лолиты и Ады, а что касается брутальных красавцев в штанах с лампасами, то несть им числа и в литературе, и в кино. И дело лишь за тем, чтобы или превратить „маленького человека” в мага, или приделать ему хвост. Нынешняя культурная ситуация такова, что уже нельзя заставить весь мир читать про Оливера Твиста. Но если посадить его на метлу — то можно. Я не случайно вспоминаю здесь Джоан Роулинг, потому что мнимый постгуманизм нашей отнюдь не массовой литературы имеет все ту же „масскультовую” природу. И, вернемся к тому, с чего начали, дело здесь не в постмодернистских приемах, а в чем-то куда более серьезном — в кризисе героя. Как известно, отличие литературы „элитарной” от литературы „массовой” состоит не в том, что одна — „для умных”, а другая — „для идиотов”. Разница, как написал некогда Джон Кавелти, — в разнонаправленности векторов мышления. „Нетленка” и все, что претендует на это звание, живет за счет того, что берет индивидуальное и делает его всеобщим. „Масскульт” озабочен тем, чтобы взять всеобщее в готовом виде (так называемую „формулу”) и придать ему хотя бы минимальную индивидуальность за счет запоминающейся детали или эффектного ракурса. Поэтому в первом случае, если речь идет о герое, успех гарантируется уникальностью характера, а во втором — уникальностью использования формулы. И кажется, наша „серьезная” (в той или иной степени) словесность готова пойти по этому — „формульному” — пути.

Вряд ли здесь стоит обвинять жизнь в отсутствии характеров, а время — в тотальном корыстолюбии и коммерческом бесстыдстве. И модные культурологические теории здесь только отчасти „при чем”. Всякий раз, проходя очередной кризис, литература оказывается наедине с самой собой. Как она выйдет из этой переделки, посмотрим. А нынче будем по-прежнему ждать „рефлектирующего героя” — мутанта, или „деятельную героиню” — вампиршу, или, в конце концов, воскресшего Лермонтова, отсидевшегося в другой галактике. Пока еще это даже интересно читать…”

Открою тайну: уже не всем интересно.

Надежда Мальцева. Не в мудрости горя премного — в любви, что не ведает трус. Стихи. — “Дружба народов”, 2006, № 1.

..............................................

И вот мы одни — не поем и не строим,

не славим ни старый, ни новый режим,

да что там! — хотя б на Восток под конвоем

не едем, на Запад тайком не бежим!..

Блажен головы приклонить не имеющий,

на вечном распутье жемчужины сеющий,

отпущенный раб, что взирает во тьму

с надеждой о доме, ненужном ему.

Забытые вырубки, колкая стружка...

Вернутся ли дикие пчелы сюда?

О чем, улетая, кричала кукушка?

Сверчок на шестке не оставил следа.

А мы — мы застыли в кругу ожидания,

как бедному Гамлету милая Дания,

мы снимся себе, и готова тропа

явить нам сокровища и черепа.

(“Фокстрот на разрыв аорты (Садовая-Каретная, 8)”)

Сергей Маркедонов. Дагестан. — “Дружба народов”, 2006, № 1.

С заведующим отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа здесь беседует редактор раздела “Нация и мир” Ирина Доронина. Очень интересная, многопластная публикация.

“С. М.: В Дагестане <…> в большей степени антимахачкалинские, чем антимосковские действия, хотя, конечно, это никого не должно расслаблять. Дело в том, что в процессе „возрождения ислама” обозначились фундаментальные противоречия между тарикатистами (суфиями) и салафитами (ваххабитами).

И. Д.: Откуда вообще это слово — ваххабиты?

С. М.: Слово „аль-ваххабийа” образовано от имени основателя религиозно-политического движения Мухаммеда ибн аль-Ваххаба (1703 — 1792), выходца из Неджда — центральной части современной Саудовской Аравии. Сами его последователи никогда себя ваххабитами не называли — идентифицировать себя с именем одного человека означало бы для них впасть в грех идолопоклонства. Сегодня всех сторонников радикального ислама относят к ваххабитам, что по существу неверно.

И. Д.: А в чем суть теологических расхождений между салафитами и тарикатистами?

С. М.: Одно из фундаментальных расхождений касается тех форм поклонения святым местам и шейхам, которые салафиты категорически осуждают. Они также не приемлют отклонения от исконных исламских ценностей, введения новшеств, учитывающих этническую специфику региона, и сотрудничества с официальной властью, с их точки зрения, безбожной. В 1990-е годы общины ваххабитов в Дагестане стали, по сути, маленькими несистемными и антисистемными анклавами — социально-политическими альтернативами республиканской власти. Их структурообразующими единицами были джамааты, а главами общин — амиры. Единого надобщинного центра не существовало. В джамаатах были основаны собственные учебные заведения и велось судопроизводство на основе шариата. В 1997 году руководитель радикального крыла ваххабитов Б. Кебедов (Багауддин Мухаммад Кизилюртовский) создал „Исламское сообщество Дагестана” (ИСД), основной целью которого провозгласил выход исламизированного Дагестана из состава России. Однако для Кебедова сепаратизм был лишь средством, и теоретически он допускал существование исламского Дагестана в составе РФ. В этом важное отличие дагестанских исламских радикалов от чеченских. ИСД инициировало создание экстремистских военизированных структур. Дагестанские салафиты экспортировали идеологию „воинов ислама” в соседнюю Чечню, однако там, в отличие от Дагестана, исламистский терроризм так и остался лишь инструментом сепаратистской борьбы. В Дагестане же, напротив, защита „чистоты ислама” является идеологическим фундаментом для террористов.

И. Д.: Значит, говорить о террористическом альянсе Чечни и Дагестана нет оснований?