Сальвадор Дали - Мишель Нюридсани

В том же духе — и все более смешно — Дали описывает далее, как он силился привести свои «излишне спортивные» плавки в соответствие с этим светским и экзотическим костюмом художника, который он пытался создать.

Последний штрих: он выбрил себе подмышки, но поскольку не добился идеального голубого цвета, который видел у элегантных дам, взял немного бельевой синьки, смешал ее с пудрой и этой смесью вымазал себе кожу. Но поскольку эта «боевая раскраска» не выдержала испытания водой, ему пришлось придумать кое-что другое. Затем он брил бороду и слегка порезался. Увидев пятнышко крови, понял, что ему нужен красный цвет. Он еще раз выбрился, при этом подмышки так скреб бритвой, что и их тоже изрезал в кровь, забрызгав ею всего себя до колен. Чтобы добавить в свой облик красного цвета, он заложил за ухо цветок алой герани. Удовлетворенный полученным результатом, он решил: «Теперь мне следует надушиться».

Запах его собственного одеколона показался ему тошнотворным. В этом месте своего повествования он начинает говорить о себе в третьем лице, чтобы объявить о том, что «Дали пришла в голову гениальная идея». Он будет пахнуть, как козел! Как этого добиться? Он тщательно размешает в воде рыбий клей, доведет этот раствор паяльником до кипения и бросит в него козий помет, его можно взять в мешках за домом. Верх изысканности: он добавляет в эту смесь несколько капель лавандового масла. Остудив полученную массу, он мажет ею все свое тело. «Я готов», — подводит он итог.

Готов к чему? К встрече, которая, после этой забавной увертюры и объявления о появлении главной героини («Я подошел к окну, которое выходило на пляж. Она уже там? Не перебивайте меня! Я говорю, что Она уже там, и вам должно быть этого достаточно!»), описана в жанре откровения. От местоимения «он», обозначающего его самого, он переходит к местоимению «Она» с большой буквы, обозначающему Галу. И вот мы видим, как миф рождается у нас на глазах.

«Это была она! Галюшка Rediviva[333]! Я узнал ее по ее обнаженной спине. У нее была детская фигура с выступающими лопатками, но хорошо развитыми, словно у атлета, мышцами спины, что придавало ей юношескую угловатость. При этом она была необыкновенно женственной — женственность придавала ложбинка на спине, которая грациозно сбегала по гордой и прямой спине к необыкновенно изящным бедрам. Вкупе с осиной талией они придавали ей вид невероятно соблазнительный».

Гала сразу же покорила Дали своим гордым и пренебрежительным выражением лица, к слову сказать, не слишком привлекательным, так что уж там говорить об ее обнаженной спине и бедрах! Они полностью соответствовали его детским фантазиям, связанным с няней, но главным образом с матерью, с которой он спал в одной кровати, прижавшись к ее спине и пребывая в полнейшем счастье, или же с сестрой, которую он часто рисовал со спины, делая это с видимым удовольствием. Так что Дали сразу же попал под чары и потерял голову: ах, эта прекрасная спина, спина из его грез!

Миф и эротика наложились друг на друга, а затем слились в единое целое.

Сальвадор-младший все-таки решил избавиться от вони и вымылся, а из украшений оставил лишь жемчужное колье и герань за ухом.

На пляже он сначала присоединился к своим друзьям, а затем подошел к Гале. Он едва успел поздороваться с ней, как зашелся безумным смехом и больше ни слова не смог вымолвить.

Весь день он вел себя подобным образом, а друзья его, пытаясь умерить свое раздражение, кидали в море камешки. Бунюэль не скрывал своего разочарования. Дали очень сожалел: «Он приехал в Кадакес, чтобы поработать со мной, а я, тративший все свои силы на то, чтобы справиться со своим безумием, был занят только Галой — все мои мысли, все мое внимание были направлены только на нее».

Поскольку приступы смеха мешали ему заговорить с Галой, ему пришлось искать другие средства общения с ней. Он навязчиво оказывал ей множество мелких услуг: то приносил ей подушку, то предлагал стакан воды. «Если бы я только мог, — говорит он, — я бы без конца снимал с ее ног сандалии и надевал».

Таким образом он привлек к себе ее внимание и пробудил ее интерес. «Она распознала во мне полусумасшедшего гения, способного на поступки, требующие огромной смелости, и поскольку она всегда мечтала о некоем подобии собственного мифа, то начала думать, что только один я способен создать его для нее».

Дали, опять же как Уорхол или как Господь у Клоделя, «пишет так, будто идет к цели самым извилистым путем». Истину он прячет, но все же говорит ее. Он не может отказать себе в удовольствии высказать ее. И иезуитски забавляется, выбивая почву у нас из-под ног в тот самый момент, когда говорит правду.

Перейдем теперь к центральной сцене второго акта.

Толчком для развития событий стала весьма странная реакция всех этих великих умов, считающих себя «свободными» и провозглашающих себя таковыми, на картину Дали, которую Элюар назовет «Мрачной игрой».

Эта картина не давала покоя членам группы сюрреалистов, которые, разглядывая персонажа в вымазанных дерьмом штанах, задавались вопросом, не является ли Дали в некоторой (и в какой именно?) степени копрофагом.

Сама ли Гала решила выяснить этот вопрос у художника с глазу на глаз или же ей подсказал это сделать Элюар, заметивший, что его жена имеет влияние на молодого человека, как знать? В любом случае, Гала заявила Дали, что хочет обсудить с ним один очень серьезный вопрос, и назначила ему встречу на следующий день. Поцеловав ей на прощание руку, Дали ушел восвояси. Или попросту сбежал.

На следующий день они отправились вместе к скалам мыса Креус. «В планетарной меланхолии», — уточняет Дали. Почти сразу же Гала задала ему вопрос по поводу его предполагаемой копрофагии, беспокоившей всю их компанию, и немедля сообщила, что сама она крайне отрицательно относится к подобной практике. Дали, задумавшись, а не произведет ли он на нее более сильное впечатление, если ответит «да», все же решает сказать «правду». Он признался ей, что дерьмо — элемент столь же терроризирующий, как и его кузнечиковая фобия и кровь. Это грубые элементы, в них он черпает свое вдохновение. Когда сомнения были развеяны, Гала согласилась продолжить прогулку и отдать дань местным красотам, которые принялся показывать ей и расхваливать молодой человек, то и дело заливаясь своим странным смехом, разносившимся далеко вокруг.

Но время от времени он словно терял дар речи. «Это тело, находящееся так близко от моего и такое реальное, мешало мне говорить», — признавался он.

Climax[334], именно так это называется в американском кино: «Я хотел дотронуться до нее, хотел обнять за талию, когда Гала сама взяла меня за руку». И что же она сказала ему? «Малыш, мы больше никогда не расстанемся».