Лихие гости - Михаил Щукин

— Следочки-то свои худо вы, ребятки, прикрыли, — ворчливо, как ни в чем не бывало, выговорил Бориска, с тяжелым и усталым крехом усаживаясь на плоскую корягу, вытягивая перед собой натруженные ноги. — Оглядится завтра господин Окороков, да и кинется в погоню. А? Веселая будет картинка…

— Вы как здесь? — не удержался, заторопился Цезарь. — как уцелели?

— А Бог помог, — беззаботно ответил Бориска и рассмеялся мелким, дробным смешком.

Оказывается, Бориска вместе с Петлей кинулись в другую сторону от саней с горящим сеном, и только успели чуть отбежать, как в спину им кто-то принялся настырно палить. Тогда они залегли, и Петля с первого же выстрела успокоил беспокойного стрелка. Дальше решили не рисковать, отползли, не поднимая голов, в ложбину, и затаились намертво в темноте, надеясь, что если они себя никаким звуком не выдадут, то их и не найдут. Так оно и случилось. Впрочем, их и не искали.

— Подобрали своих убитых-раненых и сгинули, — так закончил свой недолгий рассказ Бориска.

— А кто солдатами командовал? Окороков? — спросил Цезарь.

— Командовал-то Окороков, да только не солдаты нас пощелкали, а староверы, которым мы ловушку мастерили. Вот так-то! Староверы нас почикали! Хитрее оказались. А после уже, под вечер, и солдатики нагрянули во главе с господином Окороковым. Как раз к шапошному разбору поспели. Ну, мы судьбу искушать не стали — как только их заметили, из ложбинки выскользнули, следочки ваши нашарили и — ходу-ходу, мои ноги… — Бориска снова рассмеялся мелким смешком и вдруг широко зевнул и сполз с коряги, устраиваясь на земле темным клубочком, успел еще пробормотать: — Лапничку мне под старые кости наломайте, ребятки…

Утром, выспавшись, Бориска отвел Цезаря в сторону и твердо, как о деле уже решенном, сказал:

— Будет нас теперь Окороков по этой долине как мышей гонять. Да староверы еще обозлились. Новое место искать некогда, скоро гости явятся. Одно нам остается — в Белоярске их ждать.

— Дороги нам в Белоярск нет, — возразил Цезарь, — теперь у прохода Окороков караул выставит.

— Посмотрим, — успокоил его Бориска, — караул — не божий перст, можно и обмануть.

Но обманывать не понадобилось. Ванька Петля, посланный на разведку, скоро вернулся и доложил, что солдаты уходят. На следующий день, снова посланный в разведку, убедился он, что и караула нет. Послали в третий раз. Петля прошел по проходу, огляделся с другой стороны кряжа и никакой засады, никакого подвоха не обнаружил. Тогда вернулись к пепелищу, надеясь, что удастся хоть чем-нибудь поживиться, но ничего съестного найти не удалось. А голод — не тетка. Да и одежда на всех была легонькая, второпях надетая. По ночам отчаянно мерзли, потому что метель завихяривала в полную силу и укрыться от нее не было никакой возможности.

Цезарь с Бориской приняли решение — уходить в Белоярск.

Дело, конечно, до крайности было рисковое, но ничего лучшего придумать не смогли.

10

По чистому, нетронутому снегу вытягивались ровной, прямой цепочкой глубокие следы. Вдруг они стали наливаться аспидно-красным цветом, который набухал, выплескивался и брызгал во все стороны крупными каплями. Да это же кровь! Она, аспидно-красная, вскипала в снегу, и слышалось, что шипит, будто растопленное сало на сковородке. Брызги летели в лицо и обжигали его неожиданной острой болью. Хотелось поднять руки и закрыться ладонями, но руки не подчинялись и не шевелились, словно были связаны. Данила дернулся, пытаясь их вызволить, но тут же иная боль, долгая и тягучая, перепоясала грудь, сдавила с такой силой, что пресеклось дыхание. Он снова дернулся в отчаянии, хлебнул воздуха широко распахнутым ртом и открыл глаза.

Не было ни снега, ни следов на нем, ни крови.

Горела в полутьме сальная свеча и освещала белобородого старика в длинной серой рубахе, который стоял над Данилой и смотрел на него, прищурив лохматые брови, острым, совсем не стариковским взглядом. Наконец-то Данила смог поднять руку, протер глаза, желая удостовериться — не в бреду ли он продолжает все видеть? Нет, кажется, наяву.

— Где я? — спросил он, и голос у него прошуршал едва слышно, как будто сухой лист шевельнулся под слабым ветром.

— Здесь, — глухо ответил старик, помолчал и добавил: — Лежи и не трепыхайся. Теперь у тебя одно дело — лежать.

Данила хотел еще спросить, как он здесь очутился, но старик ушел и унес с собой свечу. Слышно было, как в наступившей темноте стукнула дверь. Данила закрыл глаза и сразу же провалился в глубокий сон, на этот раз без всяких видений.

Проснулся он уже при дневном свете, огляделся и увидел, что лежит в маленькой каморке, где остро пахло каким-то травяным варевом. Низкий потолок был забран толстыми досками, и в широких щелях поблескивала паутина.

Как же он здесь оказался?

И кто этот старик?

Словно услышав его безмолвные вопросы, в каморку вошел старик, а следом за ним — Мирон. Вошли они степенно и неспешно, встали возле топчана, на котором лежал Данила, и так же степенно и неспешно, как вошли, прочитали на два голоса короткую молитву и перекрестились, крепко сжимая двуперстие. Лишь после этого Мирон присел на краешек топчана, и легкая улыбка шевельнула его густые усы и бороду.

— Господь милостив, — негромко сказал он, — да и молились мы за тебя крепко. Благодарны премного, помог ты нам. В долгу не останемся, поднимем на ноги и домой отправим.

— Как я здесь очутился? — спросил Данила и сам услышал, что голос его заметно окреп и не шуршал уже, как палый лист.

Мирон осторожно кашлянул, словно боялся нарушить тишину в каморке, и принялся негромко рассказывать…

Когда варнаки выкатили горящий стог сена на санях, удержать их не смогли, и они прорвались из кольца. Догонять их Мирон не рискнул, здраво рассудив, что в темноте они запросто могут устроить засаду и скольких людей еще постреляют — одному Богу известно. Решили уходить. Забрали раненых, двоих убитых и тихо, не оставляя за собой следов, ушли в деревню, оставив несколько соглядатаев, чтобы удостовериться — вернутся варнаки на пепелище или не вернутся.

— Вернулись? — торопя его, спросил Данила.

— Нет, — покачал головой Мирон, — солдаты пришли. А нам что варнаки, что солдаты — одна беда. Будем теперь здесь сидеть; надежду имеем, что не доберутся теперь до нас. Ну а если доберутся, стоять насмерть будем, а коли совсем прижмут — сожгемся. Нам с антихристовыми слугами житья никогда не будет, лучше смерть принять и в Царство Небесное чистыми войти.

В последних словах, сказанных по-прежнему негромким и спокойным голосом, прозвучала такая уверенность, что Данила даже вздрогнул: неужели и впрямь живьем себя сжечь могут? Взглянул в спокойные глаза Мирона и понял: так и будет, если доберутся до деревни солдаты. И еще понял, что дальше расспрашивать об этом или, того хуже, отговаривать, ему не следует.