Василий I. Книга 2 - Борис Дедюхин

— Ничто, вот заставим этого Железного Хромца отойти с убытком и взвернем все, — утешал кузнец дровосека, который принес свой топор с просьбой перековать его в боевой.

— А отчего это нового Мамая Железным Хромцом зовут?

— Ему в бою с султаном турецким два пальца на деснице оторвало и десную ногу. Он велел себе выковать ногу из железа.

— Нет, не всю, однако, ногу — только коленную чашечку ему из железа сделали, потому он и хромает.

— Не в бою то было, доподлинно мне известно, потому как Тимур, как и я, был раньше простым кузнецом, — Держа в одной руке клещи, кузнец второй рукой бросил на тлеющие угли пучок лучин, надавил рукоятку меха. Когда угли стали малиновыми, он сунул в них заготовку копья и продолжал: — Жил в холопстве он у некоего государя, но тот выгнал его из-за его злонравия. Остался он без пропитания и стал кормиться татьбой. Однажды украл овцу да и попался в руки хозяев. Они схватили его, отколотили до полусмерти, перебили ногу и, решив, что он умер, бросили его псам на съедение… — Кузнец снова прервал рассказ, выхватил добела раскаленную железку, положил на наковальню, велел подручному своему;

— Бей, но не сильно и не слабо… Главное — точно!..

— Ну, так что? — понужнул кузнеца, заглядывая ему в волосатый рот, один из нетерпеливых слушателей. — Не съели его псы?

— Нет. Поправился Тимур, оковал сам себе железом перебитую ногу, остался на всю жизнь хромым — Железным Хромцом…

— Татьбой перестал заниматься небось?

— Куда там! Это столь большой хищник, ябедник да грабежник, что после исцеления от ран еще пуще и лютее прежнего стал разбойничать. Собрал шайку в сто человек, объявил себя князем.

— Ишь ты, из грязи в князи!..

— Верно, а когда тьму таких же грабежников набрал, царем стал именоваться, законных государей в других землях стал опровергать.

— А от нас с убытком отойдет.

— А то-о-о!.. У нас князья христолюбивые да знатные, — говоривший эти слова отрок в бедной одежде с неподрубленными полами покосился на стоявшего в дверном проеме Юрика, — Великий князь Василий Дмитриевич, славные братья его — сыновья Дмитрия Ивановича Донского, внуки великого князя Ивана Ивановича, правнука благоверного Ивана Даниловича, и все они — Мономаховичи. — Отрок усиливался голосом, явно рассчитывая быть услышанным Юриком. Тот, конечно же, оценил его слова, спросил, деланно хмурясь:

— А твой отец да дед кто?

— Не ведаю… Я у матери пригульный.

Никто в кузнице не засмеялся над ним — слишком много было тогда безмужних вдовиц да девок, даже какая-то печальная тишина нависла, может, подумалось каждому: а сколько отцов и женихов отымет у росиянок Железный Хромец?.. И Юрика ожгла эта мысль, он продолжал спрашивать торопливо:

— Лет тебе сколько?

— Пятнадцать.

— А звать как?

— По-улишному Сиряком, а мать кличет Смарагдом, потому как я с зелеными глазами уродился.

— А я тебя буду звать Изумрудом, если сможешь послужить мне — седельник мне прямо сейчас надобен.

— О-о, я раньше, чем ходить, верхом на лошади научился ездить, я подойду тебе! — заверил и кинулся на колени перед Юриком пригульный сирота Сиряк-Смарагд.

Из кузницы они прошли сначала в торговые ряды, где Юрик одел и обул своего нового челядина: Изумруд первый раз в жизни почувствовал на своих плечах тяжесть суконного чекменя, а ноги даже и непослушными попервоначалу казались от яловых, из коровьей шкуры сшитых сапог.

С этой минуты Изумруд стал тенью следовать повсюду за Юриком, которого величал великим князем, подхватывал на лету каждое его слово, и Юрик нимало не сомневался в его полнейшей ему верности.

Не везде была такая бодрость, как в кузнице. В мастерской, где готовились впрок боевые стрелы, услышал Юрик слова иные.

— Пойдешь на рать? — спросил один, по голосу, хриплому, надтреснутому, как видно, старик.

— Рада бы курочка не идти, да за хохолок тащат, — отвечал второй голосом моложавым, а третий рассудительно выдохнул:

— Э-э, нас мало, а их — избави Господи!

Юрик слышал этот разговор, стоя за дверью, а когда переступил порог и увидел испуганно-настороженные лица мастеров, подумал, что, может, и в кузнице сейчас, в его отсутствие, что-то уже другое молвится и про Тимура, и про великих князей московских… Пытаясь по лицам угадать, кто «рад бы не идти», обратился к тому, что занят был оперением стрел.

— Это тебя, что ли, за хохолок тащат?

Ремесленник не перепугался, открыто посмотрел на Юрика:

— У меня и прозвание Птицын, и делом я птичьим занимаюсь… Да только… Вот, смотри, князь, маховых перьев лебедя и гуся почти нет, только все вороньи… Далеко ли полетят наши стрелы? Пожалуй, не дострелят до Тимура.

Юрик рассматривал помятые и поломанные перья, видел и сам, что плохие то будут стрелы.

— И наконечники тупые, — добавил второй мастер.

И третий не отмолчался:

— Рыбий клей старый, дерево с сучками. И для сулиц древки кривые да корявые. Нешто метнешь верно такое копье?..

Первым побуждением Юрика было выяснить, кто поставляет негодный материал, и примерно наказать за это, но тут же он вспомнил, что находится не в своем уделе, а в стольном городе Руси, где один хозяин — Василий Дмитриевич. И он пообещал только:

— Расследую и великому князю скажу. — Хотел уйти, но вспомнил, что не получил все же ответа от мастера, назвавшегося Птицыным, переспросил: — Не хочешь ты, значит, на рать идти?

Птицын оказался мужиком не робкого десятка, отвечал весело:

— Да что там… ехать так ехать, как сказал воробей, когда его кот Васька тащил из-под стрехи… Уже и броню себе изготовил, вот, смотри, князь: кольчуга хоть и не железная, а, как и лапти, из кож козлиных, но крепкая, а шлем настоящий… И стрел полный колчан, все одна к одной. Для себя делал…

— Всем надо такие, — угрюмо буркнул на прощание Юрик и скорым шагом направился в Кремль к великому князю.

Василий Дмитриевич от братнина сообщения пришел в сугубый гнев и велел немедля отыскать тех, кто поставлял негодный материал для боевых стрел. Столь же скоро был учинен и суд над виновниками. Заплечных дел мастера на дворе боярина Беклемишева, что на Подоле, мигом обнажили тела приговоренных, растянули их на широких деревянных лавках, от первого же умелого их удара плетью рассекалась на спинах наказываемых кожа, вздувалась пузырями по широкому рубцу. Кровь сначала змеилась ручейками, капала на пыльную землю, но после трех-четырех жестоких ударов она била уж ключом, брызгала на руки и красные рубахи палачей. То ли перестарались они, то ли один из осужденных оказался жидким на расправу — молча и неожиданно скоро ушел в холодную страну забвения, а двое других тоже не смогли долго сносить побои, начали слезными криками молить о пощаде и обещали немедленно и бескорыстно поставить оружейникам наилучший материал.

Василий Дмитриевич, присутствовавший при истязании и не испытывавший ни капли жалости, велел отпустить их под присмотр Юрика, а тот радовался тому, как верно и решительно поступил старший брат, думал: «И я таким когда-нибудь стану!»

Хотя жил в Юрике по-прежнему дух неукротимого соперничества и властолюбия, он научился теперь сдерживать его, как сдерживает всадник не в меру разгоряченного коня, а после того как Янга переехала жить из Москвы в Звенигород, он и вовсе подобрел к старшему брату и стал замечать в нем те добродетели и достоинства личности, которых раньше видеть не умел и не желал. Конечно, от былого восхищения братом, когда тот самовольно бежал из ордынского плена, не осталось и следа, однако и отчуждение, недавно так сильно разводившее их по сторонам, прошло и забылось, Юрик был верен и предан Василию, принимал его совершенно в отца место.

Радовался, что Василий Дмитриевич ничуть не утратил самообладания, не струсил и не растерялся, в каждом слове его и в каждом поступке были уверенность в себе, в своих силах, в неминучей победе, и эта уверенность передавалась всем, кто был близ него. И то по душе было Юрику, что Василий наконец-то признал его как полководца, делится своими тайными планами, советуется. Втроем (они двое и Владимир Андреевич Серпуховской) обсуждали, как скрыть свои намерения от Тимура, Как провести незаметно полки к Коломне на Оке, как выведать ближние и дальние планы неприятеля, где устроить засады, какое место выбрать для боя, как перехитрить врага и разбить его с меньшими потерями.

По примеру брата, который в свою очередь научился этому у отца, Юрик завел свою сторожу на окраинах Руси, разослав туда верных подданных. Сейчас ему доставляло удовольствие делиться с братом сведениями, полученными голубиной и верхоконной почтой.

— Моя сторожа сообщила, что засада в лесу готова. Ну да, там, где мы и договорились… Мои люди подрубили деревья так, что они будут держаться до первого лишь толчка. Вступит Тимур в чащу, мои люди толкнут первое дерево на опушке, оно опровергнется на следующее, то опрокинется на третье, а третье повалится на очередное — посыплются деревья со страшным шумом и треском!.. Вот изумятся татары — из-ум-ятся, из ума выйдут от страха!.. А кое-кого и поувечат деревья-то…