Обрученные судьбой - Марина Струк

Как за спасительное бревно утопленник, ухватилась за эту мысль Ксения в то время. Она питала ее надеждой на скорое избавление от недоли, давала силы, когда хотелось упасть на колени от очередной волны горя и тоски и завыть по-бабьи во весь голос, запрокинув голову. И молилась она отныне усерднее обычного, умоляя помочь Владиславу дойти живым до неведанной ей земли польской, а потом вернуть ему здравие. Она не знала, может ли она молить о человеке папской веры перед образами, а спросить у отца Амвросия не могла — боялась, что тот поведает обо всем Матвею. Ксения предполагала, что тот способен поведать Северскому мысли жены из страха перед хозяином усадьбы, оттого и о многом умалчивала на исповеди перед причащением, умоляя мысленно Господа простить ей этот невольный грех.

Да и помимо отца Амвросия хватало вокруг боярыни соглядатаев и шпионов ее мужа. Она подозревала в том всех из числа своих прислужниц и белошвей, с которыми проводила время в одной из светлиц терема. Знала, что каждый шаг, каждое ее слово будет передано Матвею, и кто ведает, как оно будет истолковано. Ранее это не особо тревожило Ксению, ведь всегда рядом с ней была Марфута, словно щитом загораживала ее от всех толков и взглядов, а ныне же… Вот и приходилось даже молиться за Владека только ночами, когда все прислужницы укладывались спать на полу, а в окно светила луна, тайная пособница Ксении. Только, когда опускалась тьма, а девки, нашептавшись вдоволь, замолкали наконец и затихали, а спаленке воцарялась тишина, прерываемая лишь сонным дыханием да чьим-то тихим сопением, выскальзывала Ксения из своей постели и опускалась перед образами на колени. Она думала ранее уходить в молельную, но дверь спаленки скрипела, и некоторые чутко спавшие служанки при первой же Ксениной попытке выйти проснулись от тихого шума. Оттого и пришлось ей оставаться здесь, в спальне, стараясь не разбудить своим шепотом девок.

В одну из ночей Ксении стало совсем тоскливо. Едва она опустилась на колени перед святыми ликами, как навалилась тяжесть на плечи, в душу стал медленно заползать страх. Прошло несколько дней, как она узнала о своей тягости, а она так ничего и не смогла придумать. Что ей надобно делать ныне, когда внутри нее растет дитя? Следует ли ей как-то по-особому вести себя в это время? И как вести себя с Северским, ведь она знала, видела, что женщин в тягости легко вскоре определить по увеличившемуся животу? Ксения вспоминала все эти дни все, что ей удалось узнать от Марфуты, когда та носила Василька, но в памяти всплывало только то, что бывало той плохо, когда еще живота не было заметно, да сроки, сколько та была тягостна.

Ксения попыталась вспомнить, когда живот становится заметен, но так и не смогла, а спросить было не у кого. Это было равнозначно тому, чтобы пойти самой к мужу да рассказать о своей тягости. Ксения взглянула на лик Богородицы, а потом закрыла глаза. Она не могла смотреть на полный укоризной и сострадания взгляд Божьей Матери, ведь единственное о чем она хотела умолять нынче ночью небо — помочь ей скрыть от мужа плод своего греха. Нет, не греха! Не хотела она думать о том, что творилось между ней и Владеком грехом. Грех жить с мужчиной так, как она жила ранее — ненавидя его, но тщательно скрывая это, обманывая, лицемеря…

Ксения не хотела даже пока думать о том, что ей придется сделать, чтобы обмануть Северского, выдать этого ребенка, что рос в ее утробе, за дитя Матвея. Тот оставил ее на время в покое, давая ей возможность отойти от потери Марфы, не посещал ее терема ни в одну ночь с тех пор, и она была благодарна ему за такую временную передышку.

Нет, Ксения пока выждет время, не пойдет к Северскому. Не в силах она пока переступить через свое чувство неправильности того, что он, а не Владек имеет все права на ее тело.

А потом снова захлестнуло отчаянье — что, если Владек не воротится за ней? Что, если ей суждено всю жизнь провести подле Северского? Сумеет ли она скрыть, что дитя прижито не от мужа законного, а от другого, любимого? Господи, прости мне мой грех, прости…

— Сохрани его, Господи, сохрани раба твоего Владислава от всех горестей и напастей, от хворей убереги. Помоги ему вернуться ко мне. За мной вернуться!

Что-то прошелестело за спиной Ксении, и она резко обернулась на этот тихий звук. Все было как обычно: спали прислужницы на постелях на полу спаленки, никто не шевелил ни одним членом, мерно вздымалась грудь каждой. Мышь, верно, решила Ксения. Но продолжать молитвы не стала — наскоро прочитала «Отче наш», а после перекрестилась и вернулась в постель.

Следующий же день принес Ксении ответы на вопросы, столь мучившие ее последние дни. Прямо после того, как она, завершив утренний туалет и наскоро позавтракав, прошлась по хозяйственным службам, проверяя работы и раздавая указания дворовым холопам, села в просторной светлице за рукоделие, в ноги к ней тут же бросилась одна из белошвей, едва сдерживая рыдания, что так и трясли девушку.

— Встань, что стряслось? — устало спросила Ксения, даже не поднимая глаза от работы. Вестимо дело, наступала пора осени, скоро будут свадьбы играть, как урожай соберут. А с дня Иванова прошло всего ничего седмиц, значит, девка не просто так в ноги упала, о заступничестве просить будет. Промелькнули в голове у Ксении эти мысли, да и помертвела она вся, замерла на месте, совсем не слушая девку, что утирала слезы широким рукавом рубахи да историю свою рассказывала боярыне.

— Тяжела, значит? — переспросила Ксения, и та быстро кивнула. Боярыня тут же сделала знак ей приблизиться к себе, тихо спросила. — На Купалу затяжелела? А ждешь когда?

Девка, краснея, как маков цвет, прошептала, опуская глаза:

— На Благовещенье, повитуха сказала. Заступись, боярыня, боле некому, тятенька-то мой помер еще прошлой зимой. Боярин на охоту скоро сбираться будет, и Митяя моего увезет. А скоро живот уж попрет, срам-то…

— Раньше надо было о сраме-то! — оборвала ее Ксения, а потом кивнула ей, отпуская от себя, задумавшись о том, что узнала. По всему выходило, что тяжела она дольше, чем белошвея, ведь Владека она встретила раньше Иванова дня. Значит, и дитя выйдет из ее тела раньше — в начале весны, знать, на Сороки. И живот скоро полезет, ахнула Ксения перепугано, времени совсем не осталось на раздумья.

Ох, Марфута, как же тяжко мне без тебя ныне, плакала Ксения во время послеобеденного сна, закусив уголок подушки зубами. Ранее ты всегда была мне опорой и подмогой, а ныне я одна совсем. Некому подсказать, некому помочь советом. Ныне все самой решать приходиться. Впервые самой…

Ксения наморщила лоб. Скоро начнутся охоты, уедет на несколько дней Северский из усадьбы зверя забивать на зиму, чтобы и меха обновить, и мясо насолить на студеную пору. Значит, времени у нее только седмица и даже меньше, чтобы решиться на то, что задумала. А то вот-вот Илья {2} настанет, а за ними и Калинники недалеко, что заморозки с собой ночные несли и до которых охоты велись с ночевками. А за Калинниками и Успенский пост, тут уж никак совсем!