Волчий паспорт - Евгений Евтушенко

Демонстрация в Сирениках была уникальной — в ней приняло участие практически все население, включая стариков и детей. Колонна с красными знаменами и цветными воздушными шарами торжественно обошла весь поселок, а по бокам колонны шли исхудавшие ездовые собаки, подвывая маршевой духовой музыке. Вечером в клубе юные эскимосы и чукчи мастерски танцевали рок-н-ролл, и щеки у них были обсыпаны, как в какой-нибудь нью-йоркской дискотеке, золотыми и серебряными блестками.

…Советский соболь осторожными шажками подошел к американскому соболю и принюхался — американский соболь был женщиной…

В городе Анадырь есть памятник членам революционного комитета, расстрелянным при белогвардейском перевороте в 1920 году. В 1969 году, при перезахоронении расстрелянных, когда ломами и лопатами отрыли трупы, пролежавшие в вечной мерзлоте 49 (!) лет, то собравшиеся вздрогнули: лица убитых были обтянуты чудом сохранившейся юношеской кожей, как будто они заснули только вчера и вот-вот проснутся. Но чудо продолжалось недолго, и от соприкосновения с воздухом кожа начала морщиться, съеживаться и, наконец, распадаться. Это было как трагически ускоренный переход юности в старость и затем в смерть…

…Соболь-женщина тоже принюхалась к соболю-мужчине. От него, правда, пахло многими совсем другими запахами, неизвестными ей, но больше всего от него все-таки пахло соболем…

На Командорских островах мне пришлось наблюдать за любовными играми котиков. Лежбище котиков огорожено деревянным забором, ибо в отличие от моржей они могут сильно рассердиться и напасть на человека, наказывая за бестактное любопытство. Внутрь лежбища, правда, можно продвинуться по деревянной стене, похожей на крепостную. Но котики не дураки и стараются расположиться подальше от этой стены, слишком часто пахнущей не самыми приятными животными — людьми. Есть, правда, один способ пробраться внутрь лежбища — это забраться в огромный деревянный ящик (его называют здесь «танк») и передвигаться, таща эту махину на себе. Но это опасно, потому что были случаи, когда котики переворачивали «танки» и забивали пришельцев ластами, искусывая их чуть не до смерти.

Не выбрав ни смотровой стены, ни «танка», я выбрал третье — скалистый склон, нависавший над лежбищем, и докарабкался до самого его края, откуда и стал снимать.

На песке шли битвы котиков за право любить. Кокетничающие самки были похожи на мокрые сверкающие вопросительные знаки — кто победит? Только что бесстрашные и безжалостные в схватке с соперниками самцы вдруг становились застенчивыми ухаживателями, неловко тыкаясь вздрагивающими от страсти зелеными усами в черные кнопочные носы дам их сердец. Жестоким было отношение к одиноким, постаревшим котикам, бывшим донжуанам океана. Когда они подползали, чтобы бочком втереться в чужие любовные игры, их беспощадно вышвыривали из невидимого круга любви и наслаждений, заслуженно мстя за то, что когда-то и они были жестокими к таким старикам, какими сами стали сейчас.

Страшным было и то, что в любовных метаниях по песку, обданному морской пеной, спермой и кровью, взрослые котики иногда, не замечая того, давили насмерть своих детенышей. Таких малышей-котиков, нечаянно убитых сексуальными забавами своих родителей, здесь называют «давленыши». Какое страшное и точное слово и для наших детей, которых мы тоже нечаянно раздавливаем при так называемых «порывах души», разбивающих наши семьи…

Но самое впечатляющее было даже не в созерцании котиков, а в их слушании. Их голоса, нежно мурлыкающие, бормочущие, признающиеся в любви, хрипящие от разгорающейся страсти, утолен но вздыхающие после осуществления желания, поверчивающие на подруг, негодующие на соперников, зовущие в бой, трубящие победу, сливались вместе с гомеровским ритмом волн, с шипением кружевной пены по гальке в неповторимую симфонию начала мира.

…Русский соболь и его американская пушистая леди кувыркались в снегу, счастливо визжа, словно дети, и сибирские снежинки с шо шкуры пересаживались на ее мех, искрящийся от радости неодиноче-ства…

На Командорах метала икру семга, платя ценой жизни за каждую красную икринку, в которой, как в маленьком фонарике.

прятался потомок. Берега были усеяны мертвыми рыбами — еще алыми и постепенно тускнеющими — от бледно-розового до тускло-свинцового цвета. Но на фоне этого кладбища шла сумасшедшая пляска жизни. Полчища семг, изнывающих от беременности икрой, рвались наперекор течению из Саранского озера в крохотную речушку, которая не могла вместить их всех. Семга проволакивалась животом по камням, проползала по песку, перепрыгивала препятствия.

Шофер нашего вездехода поймал одну семгу голыми руками, безжалостно сжал ее, и из ее брюха прямо в его подставленную ладонь ударила красная струя икры.

А все озеро вздыбленно горбилось плавниками других семг, ожидающих возможности прорыва. Я прямо в кедах пробежал в воду к наибольшим скоплениям семг и стал снимать. Вода вокруг моих постепенно коченеющих ног буквально кипела от семг, похожих на алые раскаленные отливки металла, которые кидают в воду, чтобы остудить.

Старожилы говорили, что мне здорово повезло для съемки — ибо обычно во время семужного нереста идет непроглядная морось, а тут хоть иногда, да выглядывало солнце.

Я бросил монетку в Саранское озеро, чтобы вернуться, — эта монетка была моей медной икринкой.

…Русский соболь, усталый от любви, потерся о свою американскую подругу и инстинктом почувствовал, что их будущие соболята в ней…

Вместе с моими друзьями-геологами, журналистами мы прошли на лодках, катамаранах, карбасах пять сибирских рек: Лену, Вилюй, Алдан, Селенгу, Витим.

Однажды мы сели на камень посреди бурлящего, как кипяток, Витима и торчали на этом камне всю ночь. Наше суденышко трещало по швам и грозило развалиться каждую секунду. Мы выпили, включили радио и услышали, что именно в эти мгновения «Аполло» сел на Луну. Мы глядели с разваливающегося суденышка, сидящего на камне, в распростертый над сибирской тайгой звездный космос, и Млечный путь казался нам небесной Эльбой, с которой американцы, как во время войны с фашизмом, снова протягивают нам братскую руку.

Ранним утром самый мощный из нас геофизик Валерий Черных (146 кг чистого веса) все-таки сумел с веревкой в руках дойти до берега по пояс в воде, страшным напором сбивающей с ног. Затем он привязал эту веревку к стволу сосны, и, держась за веревку, сошли все мы, стащили наш «Чалдон» с проклятого камня. Так «Аполло» когда-то помог нашему «Чалдону», сам того не зная.

…Русскому соболю не то что не понравилась Америка — но все-таки слишком много было здесь неизвестных ему запахов, слишком много незнакомых троп и слишком много капканов с неизвестными системами. Дома — даже капканы, они ненавидимые, но родные, то есть одновременно и более страшные, и менее страшные…

Начав свое плавание по Селенге на монгольской территории и приблизившись к советской границе, мы вежливо позвонили нашим пограничникам. Они безмерно обрадовались нашему приезду, сказали, что встретят нас на границе, устроят шашлыки на берегу, а затем вечер поэзии для гарнизона. Наши лодки, словно почуяв запах обещанных шашлыков, пошли вперед гораздо вдохновенней, но что-то подозрительно долго не было видно никаких пограничников с букетами лесных цветов в дулах автоматов. Наконец наш капитан, вытащив карту, установил, что мы углубились в территорию Советского Союза примерно километров на сорок. Тогда мы повернули против течения и сами начали разыскивать наших мужественных пограничников. Шашлыки, правда, пришлось снова подогревать, но вечер поэзии для гарнизона прошел вполне хорошо.

Рассказывая нам о местных достопримечательностях, пограничный офицер сказал:

— А у нас живет ветеран войны, у которого есть личное письмо Сталина.

Мы позволили себе не поверить. Тогда офицер подвез нас к избе, где над глухими тесовыми воротами висел застекленный портрет Сталина. Этого я не видел ни в одной сибирской деревне.

Из ворот нехотя вышел пожилой инвалид войны.

— А у вас действительно есть личное письмо Сталина? — полюбопытствовал я, стараясь придать моему голосу оттенок самого нейтрального, полуравнодушного интереса.

— Есть, — ответил хозяин. — Благодарность за взятие Орла. Там мое имя, отчество, фамилия — все точнехонько указано. Вот какой он был, Сталин — всех солдат по имени знал. Уважительный человек — личную подпись собственноручно поставил.

Инвалид вынес и показал свою семейную реликвию. Он сам себя обманывал, этот инвалид. Подпись Сталина была всего-навсего факсимильным клише. Я не стал разочаровывать этого старого человека и говорить ему правду — эта правда уже не помогла бы ему…

…Русский соболь попрощался со своей американской подругой без обоюдного скуления. Она и сама понимала, что если он не уйдет от нее попрощавшись, то рано или поздно уйдет не попрощавшись, — настолько он тосковал по той, другой земле, где он родился. Уйти с ним она не хотела — потому что земля, родная для него, могла оказаться для нее пугающе чужой. А она не имела права рисковать тем семенем природы, которое уже начинало прорастать внутри ее…