Виноградник Ярраби - Дороти Иден

Но главную гордость Пибоди составляли розы. Он частенько прохаживался мимо решетки для ползучих роз, утверждая, что лучше них не найдешь во всем Новом Южном Уэльсе.

«Когда вы вдохнете запах этих чайных роз, вы вспомните меня, миледи», — частенько говаривал он в последнее время. Единственный с его стороны намек на предчувствие близкой смерти…

Заменить Пибоди было некем. Юджиния заикнулась было о Джемми Макдугале, но тут же получила отказ:

— Я десять лет обучал этого парня виноделию. Превратить его в садовника?! Глупости!

Хотя Гилберт радовался растущей славе сада Ярраби, ничто не должно было затмевать его виноградника.

— Найдите хорошего парня в Парраматте. Это не должно оказаться особенно трудным.

Но заменить Пибоди было и в самом деле некем, хотя Юджиния нашла довольно приличного на вид бессловесного молодого человека, прибывшего на одном из последних судов с эмигрантами. Его звали Авдий Уайт. Не успев прожить в Ярраби и недели, он начал выразительно поглядывать на Эмми, а та выискивала бессчетные поводы пройти по делу через сад. Впрочем, это не должно было вызывать тревогу. Юджиния предложила: поскольку ссыльные уезжают — ив настоящее время осталось всего двое мужчин, отбывавших длительные сроки, — их хижины следует отремонтировать и превратить в порядочные жилища для супружеских пар или одиноких мужчин, желающих навсегда остаться в Ярраби; таких как Том Слоун и Джемми Макдугал.

Если вспыхивающие от смущения щеки Эмми предвещали скорее замужество, она могла бы просто перебраться из своей комнаты во флигеля для прислуги в удобный домик. Кое-кто из ссыльных разбил вокруг своих домов маленькие садики и проложил аккуратные дорожки. Время смягчало все, что окружало Ярраби, и теперь строения гармонировали с пустынными землями вокруг.

Казалось, чуть ли не полвека прошло после той страшной ночи, когда Гилберт вошел в дом в рубашке, запачканной кровью.

Кит учился в последнем классе школы. Аделаида, с прискорбием констатировала Юджиния в своих письмах Саре, стала настоящим сорванцом. Отец всячески ее баловал. Ему больше нравилось, когда она ездила на своем пони верхом, а не сидя на нем боком, как подобает леди. Остается только ждать, говорила Юджиния, что он позволит дочери носить брюки! Он также всячески поощрял ее прогулки с ним по террасам виноградника или приглашал присоединиться к нему в погребе, когда разливали вино в бочки или по бутылкам. Девочка возвращалась домой в платье, закапанным красным виноградным соком; лицо у нее загорело и покрылось веснушками, так как, едва выйдя из дома, она позволяла своей шляпе сваливаться на шею.

— Оставьте ее в покое, — говорил Гилберт. — Она олицетворяет собой тот новый тип женщины, который будет рождать Австралия. Здоровая, привыкшая находиться под открытым небом, умелая. Какая глупость сидеть все утро взаперти, заниматься шитьем, рисованием или одолевать французскую грамматику, когда погода стоит такая замечательная!

Кроме того, чтобы изучить виноделие, вовсе не обязательно быть мужчиной. Юджиния была бы удивлена, увидев, как искусно Аделаида наливает вино из бочек в бутыли. Они с Джемми разлили по бутылкам весь сотерн, произведенный в этом сезоне, и сейчас он готов к отправке на рынок.

Юджиния пришла в ужас.

— Чего вы хотите? Чтобы ваша дочь была амазонкой? Я этого не допущу. Аделаида должна заниматься науками. Мисс Хиггинс говорит, что французский у нее сильно хромает и ей еще ни разу не хватило терпения прочесть хоть одну книжку от начала до конца. Могу подтвердить, что и ее успехи в музыке оставляют желать большего. Она, может, и в самом деле хорошо разбирается в виноделии, но как это может пригодиться девушке в светских гостиных?

Гилберт посмотрел на Юджинию с удивлением:

— А знаете, иногда я спрашиваю себя, да покидали ли вы когда-нибудь Англию на самом деле?

— Незачем меня критиковать из-за того, что я говорю о недостатках Аделаиды. Она не только ваша, но и моя дочь, и я настаиваю на том, чтобы она получила достойное и по-настоящему светское воспитание. Я не позволю ей превратиться в этакого невежественного беса, а не девку, как говорят. И во всяком случае, по-моему, то, что она проводит так много времени одна с Джемми, никуда не годится.

— Бог ты мой, да ведь она всего лишь ребенок.

— Ей почти тринадцать, и она развита не по годам. После летних каникул я намерена навести справки, нельзя ли ее поместить в Колледж искусств сестер Чизем, чтобы из нее там сделали юную леди. Боюсь, оставаясь в Ярраби, она никогда ею не станет.

— Хорошо, — сказал, помолчав немного Гилберт. — Я не возражаю. Но только после сбора урожая. Я обещал Аделаиде, что в этом году она сможет помогать.

— Гилберт! В окружении всех этих грубых людей!

Гилберт вышел из терпения — нынче это с ним случалось всякий раз, когда Юджиния пыталась завести разумный разговор.

— Слишком уж вы брезгливы! Когда-то это были ссыльные. Теперь этот неотесанный сброд из Парраматты.

— Когда-то вы хотели, чтобы я была брезгливой.

— Да, хотел. И продолжаю хотеть. Для вас это естественно. — Гилберта никогда не смущало, что он сам себе противоречит. — Но Аделаида — австралийка. А это иное дело.

— Надеюсь, у вас не возникнет подобных идей также и относительно Люси?

— Нет, нет, пожалуйста, дайте Люси подобающее леди образование, какое сочтете нужным. Но попытайтесь добиться, чтобы она перестала так сильно бояться всего на свете. Она не решается подойти близко к еле передвигающему ноги пони, который мухи не обидит. Я не могу допустить, чтобы моя дочь не умела ездить верхом.

— Разве это так важно? Она может оставаться со мной в доме. Она прекрасно рисует и хорошо поет. У нее очень красивый голос. Она уже сейчас грациозно танцует, а шьет лучше, чем я. Разве все это означает, что она не пригодна к жизни в этой стране?

— Я вам сказал: можете делать с Люси все, что хотите, но Аделаиду предоставьте мне.

Люси была в восторге, когда Аделаида отравилась в школу: теперь любимая мамочка была целиком в ее распоряжении. После утренних занятий с мисс Хиггинс они могли проводить долгие дни вместе с мамой. Если было слишком жарко, чтобы выходить на улицу, они сидели в сравнительно прохладной гостиной, шили или срисовывали засушенные цветы и слушали крики Эразма, отвечавшего с веранды на вопли тысяч попугаев гала, гнездившихся на эвкалиптовых деревьях. Когда было прохладнее, они обычно гуляли по саду. При этом Люси жалась к матери, чтобы и на нее падала тень от зонтика. Солнце больно жгло ее кожу. Девочка была счастлива, что унаследовала чувствительность своей матери.