Ускоряющийся - Михаил Рашевский

Первое их серьёзное разногласие настало буквально через десять минут после того, как они спасли детей из машины, чуть передохнули в кафе — и смылись подальше с шумного в тот момент места. Ушли они, правда, недалеко. Нашли укромное местечко в парке недалеко от места происшествия с — о чудо! — незанятой скамейкой, и распластались на ней. Болело всё тело. Особенно у Димы. Необычное ускорение для него, рекорд из рекордов, почти побил скорость звука. Да и в столь высоком ускорении пребывал необычайно долго для себя. Это его ускорение, конечно же, заметила и Инга, и оно стало для неё сюрпризом. Каким: хорошим или плохим — Суперпупс не знал, не решался спросить. Да и девушка помалкивала, лишь косилась на него иногда и смотрела странно, оценивающе, а когда он отвечал на её взгляд — отводила глаза. Всё, что она хотела спросить, так с ней и осталось. А вот Дима не смог удержать в душе мучившее его. Он уже набрал в грудь побольше воздуха, чтобы выпалить вопрос, как девушка его оборвала:

— Всегда забываю, что это охренительно трудно…

Дима выдохнул, пошевелил мозгами, ответа не нашёл:

— Что — «трудно»?

Она пошевелила пальцами в воздухе.

— Ну… спасать.

Дима усмехнулся. «До девочки дошло», — как-то вальяжно, с непонятным превосходством подумал он, и собирался было выдать это же вслух, как вдруг изо рта вылетело совсем иная фраза:

— Для тебя ведь не впервой.

Неожиданно. Суперпупс сначала произнес фразу, а потом и сам задумался: а что вообще он хотел этим сказать? Лихорадочно прокручивая варианты, он силился понять, что же его зацепило больше всего? С чем он эту фразу больше ассоциировал? Не впервой спасать? Почему он так подумал? Не впервой вытаскивать людей из машин, попавших в аварию? Не впервой вообще — бросаться очертя голову на помощь и, рискуя травмироваться и самой попасть в опасное положение, вытаскивать из лап смерти людей? Да, наверное, у каждого ускоренного такая ситуация — почти обыденность!?

Потом мысленно стукнул себя кулаком по лбу: она же сказала «всегда забываю». Всегда! То есть для неё это отнюдь не в первый раз.

А и правда! Он примчался на перекрёсток намного раньше Инги. У него намного больше было времени, чтобы разобраться в ситуации и начать спасение. А что он делал? Запаниковал, её начал звать, попытался машину сдвинуть, а потом решился спасти одного из детей, потому как второго — не успеет. Или обеих, и тогда гарантировано переломает им кости от внезапно придаваемых колоссальных ускорений, или одного, но осторожно, медленно, щадя. Положение было отчаянным. На что-то более изощрённое, как на манипулирование временным полем, он оказался неспособен. А Инга прибежала намного позже, и тут же, без колебаний подсказала пусть не самое безопасное, но несомненно верное решение. Как она так быстро разобралась в ситуации? Почему настолько быстро сориентировалась? Вывод напрашивался само собой: действительно, ей не впервые спасать вот так. Вот именно так. С простынями и выкручиванием живых из западни. Словно когда-то она уже такое делала. И тот её взгляд… наполненный вопросом, но и — страданием. Нехорошие воспоминания? Может, чья-то боль в прошлом? Смерть?

Она резко отстранилась от него, полезла в карман за сигаретой, а когда попыталась поджечь её, ничего не вышло: пальцы тряслись. Он попытался обнять Ингу, но она резким жестом дала понять, чтобы не притрагивался. Думал, что вот сейчас вскочит на ноги — и убежит. Так и стало. Инга отчаялась уже подкурить сигарету, скомкала её, отшвырнула и вдруг заорала на Диму:

— Это не твоё собачье дело!!!

Дима опешил от столь резкого преображения любимой девушки, а этот крик, полный злобы и обиды, ударил словно пощёчина.

Прохожие и отдыхающие, сидящие на других лавочках, обернулись на вопль. Инга, не обращая на них никакого внимания, добавила, не снижая голоса:

— Не лезь, куда не просят!!! — и быстро зашагала прочь.

Дима потерял дар речи, и всё, что смог выдавить из себя, было:

— Инга, постой! — на что получил в ответ:

— Да пошёл ты!

Он так бы и остался сидеть на лавочке, вытаращив глаза и глядя ей вслед, если бы от соседней лавочки не долетел негромкий крик-пожелание:

— Дурень, беги за ней!

— А? — не понял он сразу. — А. Ага, спасибо, — и стремглав кинулся вслед. Девушка зашла за угол дома, но когда он вылетел в проглотивший её переулок, Инги уже там не было. Лишь опадали взметнувшиеся от внезапного порыва ветра занавески на распахнутых окнах.

Её не было два дня, её телефон не отвечал, а в замедленном для одного человека городе на замерших улицах не было видно гибкой одетой в чёрное фигуры, сколь пристально Суперпупс не всматривался.

Но вечером через два дня негромко щёлкнул замок входной двери, и когда Дима вылетел посмотреть, кто же там, на него взглянули такие виноватые, такие любимые глаза! Просто подошла, ткнулась ему в грудь и тяжело вздохнула. Дима молча обнял её и крепко прижал. Они стояли так долго-долго, и только она хотела что-то сказать, как он прерывал её «чщщ», и они стояли так и дальше. Вся тревога, вся горечь и боль, накопившаяся за эти два дня по капле, потихоньку уходила, пройдя сквозь них обеих, в пол, куда-то вне, прочь.

Ночью они сидели на крыше, млели от томного жара, поднимавшегося с размякшего за день гудрона, вдыхали свежий воздух и пропитывались музыкой темноты. Город спал и совсем не спал, над городом висело небо, и сквозь серые облака кое-где пробивались лучи далёких звёзд.

Инга предложила выбраться наверх, сама — и мастерски! — вскрыла висячий замок на чердачном люке, сама выбрала место, куда Дима притащил сумку-холодильник и подстилки. Открыла первую банку пива, «чокнулась» с Суперпупсом и начала свой рассказ. Пару лет назад, говорила она, когда они на полгода застряли в Бразилии, в громадной, полной трущоб Форталезе, случилась у неё там любовь… Она не распространялась про жаркие бразильские ночи и не рассказывала, какой её Мигел был выдумщик в постели и вне её, но тоска и до сих пор не прошедшее чувство угадывалось в её интонации, в её словах. Вот почему она захотела сюда, на крышу: тут не было ламп, тут было темно, и лишь звёзды и рассеянный свет города освещал пыльную, заставленную спутниковыми «тарелками» и пыльную крышу. Не видно лица, выражения, которое принимает лицо, когда она говорила о своём бывшем. Да, она его любила. Да, им тогда было хорошо вдвоём.

Но однажды влюблённые условились встретиться возле волнореза на Кристо Редентор. Она должна была сесть в его оттюнинговый Шевроле-Камаро («Совсем как Бамблби в Трансормерах» — говорил он), и они поехали бы на золотистые пляжи Форталезы. Естественно, она опоздала, она ведь девушка, а девушки никогда вовремя не приходят. Но когда пришла на условленное место, оно было похоже на разворошённый муравейник: буквально минуту назад здесь несколько неизвестных на скутерах окружили жёлтую Камаро, затолкали водителя внутрь — и скрылись по прибрежному шоссе. Обычно грабители не действовали так нахально, скорее всего, это были какие-то залётные гастролёры, но это не меняло дела: её Мигел был у них, и с каждой секундой они были всё дальше. Естественно, она тут же рванула в том направлении, в которое указывали свидетели. Она догнала их. Но не успела… По-видимому, Мигел, парень не робкого десятка, попытался освободиться, в салоне началась возня, её тогдашний парень схватился за руль. Машина на полном ходу врезалась в кирпичную стену какого-то склада. То есть врезалась. Она выбежала на место аварии именно тогда, когда бампер уже сплющило, а капот медленно, но неотвратимо вдавливался в пассажирский салон. То, что с ней тогда случилось, Дима как раз и пережил в первые секунды на том перекрёстке. Паника, ужас, безысходность. Но ей было хуже, много хуже. На её глазах умирала её любовь.