Спальня, в которой ты, он и я - Эмма Марс

Мы долго мчались сквозь анфиладу туннелей, пронизывающих район Дефанс во всех направлениях, пока не оказались на шоссе, ведущем за город. Мне хорошо знакома эта дорога, трасса № 13 национального назначения, она ведет через Сюресн и Мон Валерьен дальше, в Нантерр. Меня бросило в дрожь, так как я вообразила, что Луи захочет отвезти меня к маме, но шикарный лимузин продолжал сумасшедшую гонку на запад и не думал нигде останавливаться. Наконец мы прибыли в городок Рюей и, проезжая по центральной улице, увидели с левой стороны аллею ровно посаженных каштанов. Вскоре машина остановилась у высокой кованой ограды, за которой стоял элегантный замок: я без труда узнала Мальмезон, тихую обитель зелени и покоя, прославившуюся в наши дни еще и великолепными розариями. В свое время Бонапарт, как только смог себе позволить, подарил замок Жозефине.

Что Луи собирался мне предложить в этом историческом месте? Еще раз почтить нашим присутствием комнату, точную копию которой я не раз посещала в «Отеле де Шарм»? Не похоже, если судить по его настроению.

Но вдруг он преобразился. После тяжелых для него откровенных воспоминаний, которыми он искренне поделился со мной по дороге, он резко вернулся к своему обычному состоянию: насмешливый, непредсказуемый, легкий и неуловимый, словно игрок на шахматной доске, где фигуры и клеточки без конца меняют цвет и местоположение.

В первый раз за все наше путешествие я повернулась к Луи всем телом и посмотрела ему прямо в глаза, не желая больше быть марионеткой в его руках и приготовившись решительно противостоять его переменчивому настроению:

– Скажите честно, чего вы от меня хотите? В чем смысл вашей игры?

– Я не играю, Анабель, – ответил он совершенно серьезно. – Я никогда не играю. То, что я хочу от вас, – это пробудить, проявить, если хотите…

Еще раз я увидела в его глазах подтверждение искренности своих слов, такие глаза не могут врать! В то же время его взгляд пронизывал меня насквозь.

– Проявить?

– Да, именно так. Представьте, что я – фотографический реагент, который заставляет проявиться невидимое изображение на серебряной дощечке. Вы, вне всяких сомнений, даже не подозреваете, что там может быть изображено… А я это вижу, я могу угадать, как, едва заметное, оно начинает пробуждаться в вас…

Серебристый блокнот – мой дневник «сто-раз-на дню», Луи не случайно выбрал именно такой цвет. И другие его подарки в конвертах – тоже, значит, не совпадение? Серебряный цвет. Цвет проявителя изображения в фотопечати.

– Фотографической печати больше не существует, – высокомерно заявила я. – Никто ее больше не использует. Сейчас у всех цифровые аппараты.

– Только не у меня.

Улыбка появилась у него на устах, как весной расцветает новый цветок в саду. Скромным кивком головы, почти застенчиво, он указал на белокаменное строение в неоклассическом стиле с серым кровельным сланцем на крыше:

– Вы же понимаете, я из другой эпохи!

Сказав, он быстро открыл дверцу и выскочил из машины так быстро, как позволяла ему искалеченная нога. При этом штанина загнулась от резкого движения, и я успела увидеть на лодыжке другую татуировку, а именно – еще одну прописную букву, как эхо той, что была у него на руке, той же гарнитуры, того же шрифта, с такими же вензелями. Этой буквой была «Д». Все вместе – «А» и «Д». Иначе говоря: АД.

– Аврора Дельбар, – прошептала я, потрясенная своей догадкой.

23

Остаток дня прошел в прогулках на свежем весеннем воздухе, в тени липовых аллей, среди ароматов, источаемых розовыми клумбами, в непринужденном разговоре о разном. Запах цветов постоянно напоминал мне о маме, поэтому на душе было тревожно, и я чувствовала свою вину за то, что в последнее время проводила с ней слишком мало времени.

На наше счастье, парк дворца Мальмезон хоть и не отличался большими размерами, но вызывал поистине восхищение: без вычурной планировки и регулярных посадок и клумб, без фонтанов и костюмированных представлений, он предлагал живописные просторы, где приятно бродить вдали от городской суеты, не чувствуя стремительного хода времени. Как однажды уже было в Париже, Луи предложил себя в качестве отменного гида, снабжая свое повествование бесконечными пикантными анекдотами и правдивыми историями, иногда со скандальным оттенком, но всегда с намеками на непристойность, что превращало известные исторические факты в энциклопедию распутных нравов. К тому же он излишне подробно распространялся об архитектурных изменениях в конструкции здания, сделанных по приказу Наполеона для того, чтобы тайком принимать у себя любовниц, не доставляя излишнего беспокойства домашним.

Мы перекусили на скорую руку в соседней кондитерской, а ближе к вечеру наша прогулка закончилась, когда лимузин высаживал меня у порога особняка Дюшенуа.

– До скорого? – сказал Луи, вопросительно посмотрев на меня и кротко улыбнувшись, что давало надежду на то, что он готов исправиться.

Я никогда не могла понять, что у него на уме, но сейчас увидела ямочку на его правой щеке, а она, как я заметила, появлялась каждый раз, когда он был искренне взволнован. Я стала называть ее ямочкой истины. В те редкие моменты, когда она возникала на правой щеке, он был честен со мной и перед самим собой, без фарса и без прикрас. Как в саду в Музее Романтической эпохи или как сегодня, в машине, когда он поведал мне грустную историю о смерти Авроры.

– До очень скорого… – шутливо заметила я. – Нам ведь не избежать встречи на потрясающе увлекательном совещании в BTV!

Он оценил мой юмор и кончиками пальцев погладил меня по руке.

Дверца с моей стороны внезапно открылась, хотя я еще не успела дотянуться до ручки. Это был Ришар, водитель, катавший нас по городу и окрестностям весь день и скрывавшийся все это время от глаз за непрозрачной перегородкой.

– Прошу, мадемуазель, – пробурчал великан низким голосом и отодвинулся, чтобы я вышла из машины.

Удивительная предупредительность для такой замкнутой натуры.

Он стоял против света, и его лицо было в тени, но когда я вылезла из машины и увидала его при свете дня, то не могла не узнать бритый череп, тяжелую нижнюю челюсть и, самое главное, эту мягкую учтивость, как у бульдога… «не мужлан, но похож». Короче, тот самый сосед-грубиян, что на днях, возвращая мне Фелисите, держал ее за шкирку, как половую тряпку. Вот кто это был!

Я так и осталась стоять на тротуаре, открыв рот от удивления, а он спокойно сел за руль, хлопнув дверцей, завел мотор и тронулся с места. Я все еще не могла прийти в себя, пытаясь разгадать загадку, а шикарный лимузин, блестящий и стремительный, уже исчез из виду.